Много шума из-за одного покойника

Садик моего детства впятеро, если не больше, превосходил нынешний, в котором футов двадцать от силы. Он резко заканчивается у крутого откоса, сбегающего к железнодорожным путям. Склон порос сорняками, но иногда по нему проходят косцы от муниципалитета и пытаются не давать им воли.

Если встать лицом к железной дороге, то слева возвышается деревянный забор, ограничивающий частную территорию так называемых Садовых квартир Шекспира. Он расположен чуть выше уровня моего дома. Справа и немного вниз находится задний дворик столь же скромных размеров, что и мой. Он составляет часть территории единственного другого дома по той же улице — точной копии моего собственного. Снимает этот дом бухгалтер по имени Карлтон Кокрофт.

Свет у Карлтона был потушен, что неудивительно для такого позднего времени суток. В жилом доме по соседству окно светилось только у Дидры Дин, но едва я подняла глаза, как и оно погасло.

Час ночи. Я тихо сошла с крылечка, почти беззвучно ступая мягкими подошвами по траве, и, невидимая, начала прогулку по улицам Шекспира. Ночь была глуха и темна — ни ветерка, только в холодном небе сиял лунный серпик. Я едва могла разглядеть саму себя и была рада этому.

Через полтора часа я утомилась достаточно, чтобы уснуть, и двинулась в сторону дома. Я больше не стремилась скрываться, сказать по правде, шла как вздумается. Я ступила на тротуар, окаймлявший дендрарий — слишком вычурное название для запущенного парка с редкими табличками на отдельных деревьях и кустарниках. Дендрарий «Эстес» занимает в Шекспире целый квартал, явно непригодный для жилого строительства. Его ограничивают четыре разные улицы. Моя, под названием Трэк, пролегает с восточной стороны парка и не выходит за пределы одного квартала. Именно поэтому на ней мало машин, и каждое утро, выглядывая в окно гостиной, я вижу не чей-нибудь гараж, а радующие глаз деревья.

Пройдя по расположенной с юга Лэтем-стрит, я свернула на Трэк-стрит. Мне предстояло миновать заброшенный участок подлеска, примыкавший с южной стороны к дому Карлтона Кокрофта. На всякий случай я постаралась поскорее обогнуть едва освещенный угол дендрария. На каждом из них выставлено всего по одному фонарю. Бюджет Шекспира не позволяет освещать парк по периметру, особенно в этом, удаленном от центра, квартале.

На протяжении всей прогулки я не встретила ни души, но неожиданно меня посетило ощущение чьего-то близкого присутствия. На другой стороне улицы в темноте кто-то шевелился.

Я инстинктивно отступила в тень раскидистого дуба, росшего на самой границе парка. Его ветви нависали прямо над тротуаром. Человек, находящийся на той стороне улицы, вряд ли разглядел бы меня под их прикрытием. Мое сердце колотилось как сумасшедшее.

«Какая же ты крутая! — высмеяла я себя. — Что подумал бы Маршалл, увидев тебя сейчас?» Впрочем, мне хватило мгновения, чтобы опомниться, и я решила, что Маршалл, пожалуй, подумал бы, что я поступаю разумно.

Я осторожно выглянула из-за толстого ствола. В середине улицы — там, где находился неизвестный, — тьма казалась почти кромешной. Я не могла даже с уверенностью сказать, был ли это мужчина или женщина. В голове вдруг промелькнуло неприятное воспоминание о фразе, которой моя бабушка неосознанно приводила в замешательство всю нашу семью: «Чернее, чем беззубый негр в угольной шахте». Или же наоборот, ее довольный вид от этой заезженной остроты был вызван откровенно страдальческими взглядами, которыми обменивались мои родители.

Моя воинственная бабуля не преминула бы теперь выбежать на середину улицы и поинтересоваться, кому там что понадобилось. При этом ей даже в голову не пришло бы задуматься о собственной безопасности.

Но мне-то лучше знать…

Тот человек толкал перед собой какое-то сооружение на колесиках. Усиленно вглядываясь в темноту, я пыталась припомнить, встречались ли мне хоть когда-нибудь люди на этой улице во время моих бессонных блужданий по городу. Да, по пути попадались редкие машины жителей или гостей жилого дома по соседству, но за последние четыре года мне ни разу не пришлось столкнуться с прохожим — по крайней мере, в моем районе.

Бывают, конечно, скверные ночи, когда я, как лунатик, добредаю до центра — там иное дело. Но здесь и сейчас я усмотрела явный повод для беспокойства. В этом странном инциденте чувствовалась некая вороватость. Незнакомец, мой компаньон по бессонной ночи, толкал перед собой то, что на поверку оказалось двухколесной тележкой. Более широкая ее сторона была снабжена ручкой и подпорками, так что, когда ставишь тележку, она не заваливается и не опрокидывается. В ней как раз хватало места для двух мусорных баков на тридцать галлонов.

Кулаки у меня сжались сами собой. Даже в темноте я узнала тележку. Она принадлежала мне. Я купила ее на дворовой распродаже у семьи, которая собиралась переезжать. Хозяин дома сам смастерил эту штуку.

Тележка была доверху нагружена кладью в темной пластиковой упаковке. Точно такую же расстилают на грядках, чтобы не давать расти сорнякам. Гладкая поверхность груза в тележке слабо отсвечивала в темноте.