Много впереди

Колька проснулся и ничего не мог понять: темно, качает, тело все сомлело, пошевельнуться нельзя, а над головой что-то ворочается и громыхает, не сразу вспомнил Колька, что в теплушке едет на войну. Страшно стало и радостно, только лежать уж очень неудобно, сдавили со всех сторон какими-то мешками и деревянными сундуками, не выкарабкаешься, задохнешься.

Испугался вдруг Колька темноты этой, забыл всю осторожность, заворочался, закарабкался, забился, руками и ногами, толкает мешки и сундуки, но ничего не помогает — не сдвинешь.

Неожиданно, один мешок сам собой отодвинулся и вместо него в светлой дырке показалась длинная борода, как у страшного волшебника, и голос сердитый раздается:

— Это еще что за пассажир?

Не успел Колька ничего подумать, как крепко уцепил его кто-то за ногу и выволок на середину теплушки.

Засмеялись, загоготали, закричали, заругались:

— Ах, тараканий пес, куда забрался?!

Колька лежал на спине, беспомощно подняв руки и ноги, как кутенок, которого топить собираются.

Иные предлагали его под откос швырнуть, благо поезд в гору еле плетется, другие — на станции коменданту сдать.

Бородатый нагнулся над Колькой, посмотрел пристально и сказал:

— Ничего, пусть до времени — и все сразу успокоились, будто он был командир, начальник.

Колька сел в угол и смотрел в приоткрытую щель двери — мелькали поля, луга, деревья, свежим полевым воздухом несло, какого Колька никогда и не нюхал, и все, и вагон с солдатами, и поля и речки — все было такое необычайное.

— Ты куда же это собрался? — нагнулся бородатый и спросил строго и так, что язык не повернулся бы сказать неправду.

— Я за отцом, — пробормотал Колька виновато:

— А-а, — протянул бородатый и ничего больше не сказал, развязал медленно мешок, вынул краюху черного хлеба, два куска отрезал — один Кольке протянул, и на станции велел за кипятком с котелком бежать.

Понял Колька, что бородатый принял его на себя, и так легко и спокойно стало, ничего не страшно и не скучно.

Красноармейцы тоже ничего, больше не ругаются, веселые все ребята, смеются, песни поют, Кольку плясать заставляют. Колька не отказывается, как умеет так и отплясывает, все смеются, а бородатый хмурится:

— Не обезьян вам дался. Иди сюда, Коль, и не балуй.

Зовут бородатого дядя Вас.

Ночью с ним рядом и спать Колька лег — нашел себе хозяина и командира.

— Ты очень-то не выпяливайся. Ты ведь у нас сверхкомплектный, — сказал утром дядя Вас.

Колька хотя и не понял, что значит страшное слово: сверхкомплектный, но пригнулся, как мышонок, а когда кто чужой входил, совсем в комочек сжимался, чтобы не заметили.

Однако все же как-то пришло какое-то начальство, усатое, страшное и сразу на Кольку:

— Это что за непорядок! Сказано никаких посторонних личностей не допускать.

Дядя Вас вперед выступил, руками старался Кольку загородить, затряс бородой:

— Так что, товарищ ротный, этот мальчонка приблудный к отцу пробирается. Разрешите.

— Ничего не разрешу, сдать коменданту в беспризорную комиссию.

Ушло сердитое начальство:

— Вот и наклеил тебе с питомцем, — засмеялся кто-то из красноармейцев.

Дядя Вас рассердился, заругался, плюнул, выскочил из теплушки и побежал куда-то в хвост эшелона.

Колька сидел ни жив, ни мертв, пошевелиться боялся.

— Вот тебе и съездил на войну. Привезут домой, все ребятишки засмеют. Нет, нет, все равно убегу. А может, дядя Вас выручит.

Так думал Колька и даже кулаки сжимал — все равно домой не поедет и адреса не скажет, пусть хоть до смерти пытают.

Не скоро вернулся дядя Вас, и когда влезал, улыбался так широко, будто слон.

Все его обступили, только Колька не спросить, а даже посмотреть боялся.

— Ну, как, дядя Вас, к комиссару ходил? Какая резолюция? — тормошили солдаты.

Дядя Вас улыбаться перестал, рукой махнул.

— Что лезете, дурьи головы. Разве я допущу. Останется.

А на Кольку и не поглядел.

На другой день приволок Кольке старую шинель, бескозырку и сапоги. Стал Колька форменным красноармейцем третьей роты имени Карла Маркса полка.

Стал себя Колька чувствовать совсем свободно, больше прятаться и бояться нечего, хотя дядя Вас и учил, чтобы тише воды, ниже травы вел себя.

Дядя Вас строгий, но с ним зато спокойно, а с красноармейцами будто с ребятами подружил Колька, и когда долго эшелон стоял, выходили в поле, бегали, в чехарду играли, а один раз и в городки и все одинаково дядю Васа боялись, да еще ротного того, усатого, побаивались.

А ротный ходит, будто Кольку не замечает.

— Ему обидно — комиссар нос наклеил, — объясняли солдаты.

Но как-то и ротный остановил Кольку, стал спрашивать. Колька вытянулся, руки по швам, в глазах от страха рябит, а ротный смотрел, смотрел и улыбнулся.

— Ну что с тобой, дурень, делать? У меня тоже сын есть, Мишей зовут.

С тех пор и ротного перестал Колька бояться, да он. и ничего себе, только усы страшные и голос громкий.

Так привык Колька ехать в теплушке, бегать с котелком к кухне за кашей и щами, спать рядом с дядей Васом на верхних нарах, а вечером сказки слушать, так привык, — хоть всю жизнь так, и даже как-то забыл, куда едет и зачем.