Многочисленные Катерины

Девочка осторожно обтерла блузкой его лоб и щеку, надавила на ранку над правой бровью, а потом прикрикнула:

– А ну, перестань вертеть головой! Нам нужно удостовериться, что у тебя нет повреждения позвоночника или субдуральной гематомы. И то и другое маловероятно, но нужно быть осторожным, потому что ближайшая больница – в часе езды отсюда.

Колин закрыл глаза и постарался не морщиться, а Линдси давила на рану все сильней.

– Прижми блузку вот сюда. Я вернусь через восемь минут, – сказала она Гассану.

– Может, врача позовем? – предложил Гассан.

– Я фельдшер, – ответила Линдси и отвернулась.

– Вау, и сколько же тебе лет? – удивился Гассан.

– Семнадцать. Ну ладно, вру. Я только учусь на фельдшера. Восемь минут, честное слово.

Она убежала. Если быть точным, Колину нравился не запах ее духов. Ему нравился тот аромат, который витал в воздухе даже после того, как Линдси ушла. В английском нет подходящего слова, но Колин вспомнил, как это называется по-французски: sillage – след или шлейф, остающийся, когда запах уже исчез.

Гассан сел рядом с ним и осторожно надавил на рану:

– Прости, что не пожертвовал своим бельишком.

– Из-за сисек? – спросил Колин.

– Ну, знаешь, я предпочитаю сначала узнать девушку поближе, а потом уже сиськи показывать. А где твои очки?

– Когда Линдси сняла блузку, я и сам подумал об этом, – сказал Колин.

– Значит, ты ее не разглядел?

– Не разглядел. Увидел только, что у нее фиолетовый лифчик.

– Фиолетовый, угу, – кивнул Гассан, и Колин тут же вспомнил, как K. XIX склонилась над ним на кровати в фиолетовом лифчике в тот момент, когда сообщила о своем решении бросить его. Он подумал о Катерине XIV, которая носила черный лифчик и черное все остальное. О Катерине XII, первой из Катерин, носившей лифчик, и вообще обо всех Катеринах, чьи лифчики он видел (если не считать бретелек, о четырех, если считать – о семи).

Многие считали его мазохистом, которому нравится, когда его бросают. Но на самом деле это было не так. Он просто не мог предвидеть, куда заведут отношения, и теперь, лежа в траве с разбитой головой и не имея возможности как следует разглядеть, что его окружает, наконец осознал свою проблему: близорукость. Будущее было для него туманным, оставаясь при этом неизбежным.

– Нашел, – сказал Гассан и неуклюже попытался надеть очки на Колина.

Но надеть очки на чужую голову очень сложно, и Колин в итоге сам водрузил их на переносицу, радуясь обретенному зрению.

– Эврика! – тихо сказал он.

Катерина XIX: Конец конца

Она бросила его восьмого числа двенадцатого месяца, когда до годовщины их отношений оставалось всего-то двадцать два дня. В тот день они окончили школу – школы, правда, были разными, – и их родители, которые были старыми друзьями, заказали для них столик в ресторане. Больше всего Колину нравилось, что они должны были остаться наедине. Предвкушая это, он побрился и побрызгался дезодорантом «Ливень», который нравился Катерине, и она всегда прижималась к его груди, чтобы насладиться ароматом.

Ближе к вечеру Колин заехал за Катериной на Сатанинском катафалке, и они поехали на юг на Лейкшор-драйв; окна в машине были открыты, и было слышно, как волны озера Мичиган бьются о каменистый берег.

Колину всегда нравилась панорама Чикаго. Хотя он был атеистом, при виде четких силуэтов небоскребов, первых в Америке, он испытывал то, что по латыни называется mysterium tremendum et fascinans – мистерией благоговейного страха и восхищения, от которой что-то переворачивалось в животе.

В деловом центре города им пришлось потратить десять минут на поиски паркомата, и в конце концов Колин, к неудовольствию Катерины, заплатил восемнадцать долларов за место в подземном гараже.

– Могли бы и на улице припарковаться, – сказала она, вызывая лифт.

– Ну, деньги у меня есть. Мы и так задержались.

– Зачем тратить деньги зря?

– Раз так, хочу сразу предупредить: я собираюсь потратить пятьдесят долларов на суши, – ответил он. – То есть потратиться на тебя.

Дверцы лифта открылись. Колин вошел вслед за Катериной, прислонился к деревянной стенке и раздраженно вздохнул. Они почти не разговаривали до тех пор, пока не вошли в ресторан. Заказанный родителями столик был около туалета.

– За окончание школы и прекрасный ужин, – сказала Катерина, поднимая стакан кока-колы.

– За конец привычной жизни, – ответил Колин, и они чокнулись.

– Боже, Колин, это же не конец света!

– Именно. Это конец света, – мрачно заявил он.

– Похоже, ты боишься, что не станешь самым умным студентом Северо-Западного университета? – Катерина вздохнула, и он внезапно ощутил острую боль в животе.

Теперь-то он по нимал – это был первый знак того, что скоро кусочек его пропадет.

– Почему ты вздыхаешь? – спросил он.

Подошла официантка с прямоугольным подносом; на подносе были маки по-калифорнийски и негири с копченым лососем. Катерина взяла палочки, Колин – вилку. Он мог поддержать беседу на японском, но так и не выучился есть палочками.

– Почему ты вздыхаешь? – снова спросил он.

– Да просто так, отстань.

– Нет, скажи.