Многочисленные Катерины

Гассан пошел через ванную к себе, а Колин снова сел за работу над теоремой. Но работа не клеилась, и он расплакался. Колин всегда расстраивался, если не мог достичь своих «маркеров». В четыре года отец задал ему «дневной маркер»: выучить спряжение двадцати пяти неправильных латинских глаголов. Но день прошел, а Колин выучил только двадцать три. Папа не стал его упрекать, однако Колин знал, что потерпел неудачу. Возможно, теперь «маркеры» стали сложнее, но они по-прежнему оставались довольно простыми: он хотел, чтобы у него были лучший друг, Катерина и теорема. И после относительно хороших дней в Гатшоте все, похоже, стало еще хуже, чем раньше.

На следующее утро Колин и Гассан не сказали друг другу ни слова, и Колин понял, что Гассан все еще злится, и злится так же сильно, как он сам.

Стиснув зубы, Колин наблюдал за тем, как Гассан яростно расправляется с завтраком. Позже Гассан со стуком поставил диктофон на столик в доме какого-то бывшего рабочего, который был стар, но все же еще недостаточно стар для дома престарелых, и монотонным голосом человека, которому скучно до отвращения, спросил его, какой была жизнь в Гатшоте, когда тот был маленьким. Колин ясно расслышал раздражение в его голосе. Судя по всему, лучших рассказчиков они уже опросили, и остались только те, кто пять минут не мог решить, когда же была поездка в Эшвилль, штат Северная Каролина, – в июне или июле 1961 года.

Колин все равно внимательно слушал – он все в жизни делал внимательно, – но мысли его были заняты другим. Он пересчитывал случаи, когда Гассан был с ним груб, насмехался над ним, отпускал свои вечные шуточки по поводу его любви к Катеринам. А теперь, вдобавок ко всему, Гассан стал катринить и круизить, и Колин остался позади.

Линдси в тот день не поехала с ними, оставшись в магазине с ДК. А этот старый пень отнял у них целый день. Он говорил без остановки почти семь часов, и Колин молчал, но когда они вышли от него и собрались заехать за Линдси – он не сдержался.

– Может, это прозвучит глупо, но ты изменился, – сказал он, когда они с Гассаном шли к машине. – И мне не нравится, что ты водишься со мной только ради того, чтоб смеяться надо мной. Я устал от этого.

Гассан молча сел на пассажирское сиденье и с силой захлопнул дверцу. Колин сел на водительское место и завел двигатель, и тут Гассан вышел из себя:

– А ты не думал, сволочь неблагодарная, что, когда я затирал блевотину после твоих нервных срывов, когда отрывал твою жалкую задницу от пола твоей спальни, когда слушал твое бесконечное нытье о каждой гребаной девчонке, которая соизволила уделить тебе хоть минуту своего времени, я все это делал ради тебя, а не потому, что мне не терпелось узнать, как тебя на этот раз бросили? Ты когда-нибудь выслушивал мои жалобы, козлина? Ты что, сидел со мной часами и слушал, как я ною про то, что я жирный и что мой лучший друг бросил меня, потому что нашел себе новую Катерину? Ты хотя бы на секунду задумывался о том, что мне так же тяжело, как тебе? Представь, что ты не гребаный гений, что ты одинок и что никто никогда тебя не слушает. Ну да. Я поцеловал девочку. Пристрели меня. Я вернулся домой и на радостях хотел рассказать об этом тебе, потому что я четыре года слушал твои истории, и вот наконец у меня появилась своя собственная. Но ты такая самовлюбленная сволочь, что даже на секунду не можешь допустить, что моя жизнь не вертится вокруг сияющей звезды Колина Одинца.

Гассан сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и Колин упомянул о том, что весь день его тревожило.

– Ты назвал его Колином, – сказал он.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – продолжил Гассан, не слушая его. – Ты не можешь смириться с тем, что от тебя могут уйти. И поэтому, вместо того чтобы радоваться за меня, как любой нормальный человек, ты злишься: о нет, о нет, Гассану я больше не нравлюсь. Ты такой зитцпинклер! Ты так боишься, что тебя бросят, что вся твоя жизнь вертится вокруг того, чтобы тебя не бросили. А это не только тупо, но и неэффективно. Потому что из тебя не выйдет ни хорошего друга, ни хорошего бойфренда, если ты все время будешь думать: о-боже-я-им-не-нравлюсь-я-им-не-нравлюсь. И знаешь что? Когда ты так себя ведешь, ты никому не нравишься. Вот и вся твоя тупая теорема.

– Ты назвал его Колином, – повторил Колин, запинаясь.

– Кого?

– ДК.

– Не может быть.

Колин кивнул.

– Правда?

Колин кивнул.

– Ты уверен? Ну да, конечно, ты уверен. Ох. Ну, извини. Вот я козел.

Колин заехал на парковку у магазина и остановился, но не стал вылезать из машины:

– Ты прав. Насчет того, что я неблагодарная сволочь.

– Ну, только иногда. Но все равно перестань.

– Я не знаю как, – сказал Колин. – Как можно перестать бояться, что тебя бросят и ты после этого навечно останешься один и не будешь ничего значить для мира?

– Ты ж у нас умный. Придумай что-нибудь.

– Это здорово, – сказал Колин чуть погодя. – Ну, насчет Катрины. Ты поцеловал гребаную девочку. Девочку. Я, если честно, всегда думал, что ты гей, – признался он.

– Я, может, и стал бы геем, если бы мой лучший друг не был такой образиной, – сказал Гассан.