Многоярусный мир. Том 2

Он разразился громким смехом, но вдруг сделался задумчивым.

— Вольф и Хрисенда где-то застряли. Давай сходим в библиотеку и заглянем в кодовую книгу. Если он занес туда эти врата, то мы можем узнать, как их активировать и куда они делись.

Они направились к двери. Кикаха немного отстал, потому что его опечалил вид Подарги. Она обладала лицом Ананы и одного этого хватило, чтобы вызвать у него подавленное чувство, потому что она выглядела словно мертвая Анана. Более того, его отягощало безумие гарпии, мука, которую она терпела три тысячи двести лет. Она могла бы снова оказаться в женском теле, если бы приняла предложение Вольфа, но она слишком углубилась в свое безумие, она хотела страдать, а также хотела страшно отомстить человеку, поместившему ее в тело гарпии.

Анана остановилась так внезапно, что он чуть не врезался в нее.

— Этот звон! — простонала она. — Он начался опять!

Она закричала и одновременно вскинула лучемет.

Кикаха уже выстрелил. Он направил луч опасно близко к ней, в дверной проем, даже прежде, чем в нем кто-нибудь появился. И теперь лучемет работал на полную мощь, достигнув режущего эффекта. Он отсек кусок левого плеча Нимстоула.

Нимстоул отпрыгнул.

Кикаха подбежал к двери, но не выскочил в коридор.

— Это фон Турбат или фон Свиндебарн! — крикнул он.

Он быстро размышлял. Один из двух вождей забрался в Подаргу, другой переключился в тевтона. Затем они сожгли свои бывшие тела и покинули центр управления, отправившись оба своей дорогой с надеждой убить своих врагов.

Тот, что был в теле тевтона, напал на Нимстоула. Наверное, он действительно ранил Господа, однако, он сумел переключиться в него.

Нет, этого не могло быть, поскольку для переключения требовалось двое Колокольников, и один должен орудовать Колоколом для пересадки другого.

— Разве ты не знаешь? — слабо проговорил он. — Тогда для нас еще есть надежда.

Анана отстегнула шкатулку от ремней Колокольника. Она открыла ее и, поморщившись, вынула большой черный колокол-колпак.

— Ты, может, думаешь, что умрешь, не сказав нам, кто тот Колокольник, и что он собирается делать. Но ты не умрешь, — пообещала она.

Она скомандовала:

— Кикаха, подержи его голову. Я собираюсь надеть на нее колокол.

Колокольник попытался было бороться, но он был слишком слаб и только чуть извивался. Наконец он спросил:

— Что вы собираетесь делать?

— Содержимое твоего ума будет автоматически переправлено в колокол, — сказала она. — Как тебе хорошо известно, это тело умрет, но мы найдем тебе здоровое тело и вложим в него твой ум, а когда мы проделаем это, то будем пытать тебя, пока ты не скажешь нам все, что мы желаем знать.

— Нет!

Колокольник застонал и снова попытался вырваться. Кикаха легко удерживал его, пока Анана помещала на его голову колокол.

Через некоторое время глаза Траумграсса остекленели и он умер. Кикаха посмотрел на низ колокола, когда Анана подняла его для обозрения. Две крошечные иглы втягивались обратно.

— Я думаю, что его разум был принят прежде, чем умерло тело, — сказал он. — Но, Анана, я не позволю тебе размагничивать мозг человека только для того, чтобы впустить эту тварь в его тело и получить некоторые сведения. Как бы там ни были важны эти сведения.

— Я это знаю, — сказала она. — Я бы тоже этого не сделала. Благодаря тебе я вновь обрела кое-что из своей утраченной человечности. Более того, под рукой нет никаких доступных для использования, живых тел.

Она замолчала. Наконец, он не выдержал.

— Не смотри на меня. У меня не хватит духу.

— Я тебя не виню. — Она криво улыбнулась. — В любом случае я бы не хотела, чтобы это делал ты. Это сделаю я.

— Но…

Он остановился. Это требовалось сделать, и он полагал, что если бы не вызвалась она, то это сделал бы он, хотя и очень неохотно. Он чувствовал некоторый стыд оттого, что позволял ей подвергаться тяжелому испытанию, но не в достаточной степени, чтобы заставить его настаивать на своей кандидатуре. Кикаха обладал большей, чем некоторые, смелостью и первый заявил бы об этом. Но этот акт требовал больше, чем все, что у него имелось в данный момент или, вероятно, имелось, покуда действовал кто-то другой. Вызванное этим ощущением предельной беспомощности сделало бы из него труса. Он не смог бы вынести этого чувства.

— Здесь есть наркотики, способные добыть правду, — сказал он, — или, во всяком случае то, что считает правдой объект их действия. Получить факты от тебя — я имею в виду, от Колокольника — будет нетрудно, но ты действительно считаешь это необходимым?

Он знал, что это так. Он просто не мог смириться с мыслью, что она тоже покориться колоколу.

— Ты знаешь, какой ужас я испытываю перед колоколом, — ответила она. — Но я вложу в него свой разум и впущу одну из этих тварей в свое тело, если это наведет на след последнего Колокольника, последнего, раз и навсегда.

Он хотел было возразить, но удержал язык за зубами. Это требовалось сделать.

Хотя он называл себя трусом за то, что сам не мог решиться на такое, и по его коже пробегали мурашки от страха за нее, — все-таки позволил ей воспользоваться колоколом.