Многоликий. Олег Рязанский

Прошёл месяц. Степан похудел, вернее, усох, втянулся в монастырскую жизнь. Тяготила полная оторванность от мира и сны: по ночам стали посещать соблазные видения. Добро бы, Алёна, а то всё больше Настя с межи да ещё та, рябая, о которой и думать-то забыл. Из монахов он ни с кем не сошёлся, правда, несколько раз разговаривал со старцем Варсонофием. Был тот, несмотря на свои сорок с небольшим, совершенно лыс, шустёр, с маленькими хитрыми глазками. Он пару раз заглянул к Степану, попросил книг почитать, но видно было, что не только за этим приходил, — хотелось ему поговорить. Хмельным от него пахло. Степан держался настороженно, хотя и приятен был ему старец. Как-то раз спросил его, когда шли в трапезную:

   — Брат Варсонофий, почему тебя монахи старцем зовут? Не так уж и стар ты.

   — Братия уважение высказывает, не за возраст мой, а за многие знания и долготерпение моё к их невежеству. Примешь постриг, станешь, к примеру, Софонием, и тебя старцем начнут звать за великие знания и столь же великие страдания, принятые в миру.

   — Откуда ты о моих страданиях знаешь?

   — Они на твоём лице написаны.

Стояло припозднившееся бабье лето. Окружающие монастырь леса оделись в золотой убор, по чёрным пашням важно расхаживали грачи, не спешившие улетать.

Юшка прискакал к монастырю к середине дня, покрутился у запертых ворот, постучал. Узкое, как бойница, окошко в створке ворот распахнулось. Глаз сторожа строго осмотрел пришельца, и оконце захлопнулось. Юшка только и успел сказать: «Отче...» Он с досады плюнул, поехал в деревушку, где в прошлый раз бражничал с мужиками. Но и там ждала неудача: все ушли на огороды, даже баб и детишек с собой забрали, остались только несколько глухих сгорбленных старух. Дело же, с которым Юшка прискакал, отлагательства не терпело.

Он дождался, когда стемнеет, вернулся к монастырю, проехал к задней стене, встал, как научился на меже, на седло, забросил татарский аркан на еле заметный выступ, подёргал, проверяя надёжность, и легко взобрался на гребень. Осмотревшись, перекинул верёвку вовнутрь, опять подёргал, крепко ли держится, и скользнул вниз, в монастырский сад. Мелодично и протяжно ударил колокол на звоннице. Юшка с тревогой подумал, что бьют к первой вечерней молитве и скоро все монахи соберутся в храме. А посланцы князя, которых он обогнал, должны уже скоро появиться, и тогда всё усложнится. Он почти не таясь выбрался к задам каких-то хозяйственных построек и увидел медленно бредущего по протоптанной тропинке монаха. Скуфейка открывала высокий с залысинами лоб, глазки были полузакрыты, полные губы шептали что-то неслышимое.

Юшка подкрался сзади и положил руку на плечо монаха.

   — Ох! — испуганно воскликнул тот и оглянулся.

   — Т-сс! Как тебя зовут, отче?

Монах закрестился.

   — Свят, свят, свят... — забормотал он. — Изыди, сатана, сгинь, нечистый.

Юшка притянул монаха к себе и зажал ему рот рукой.

   — Какой я тебе нечистый? Самый что ни на есть земной.

   — Молчу, молчу, Господи, помилуй! — Монах попытался вырваться.

Юшка сжал его покрепче.

   — Стой! Господь помилует, если я пощажу. А я пощажу, коли вести себя будешь тихо. — Для убедительности Юшка выхватил нож и приставил к горлу монаха.

   — Ты это убери. Я человек смиренный, я и без твоего ножа порты замочил от страха. Убери...

Юшка хихикнул.

   — Чего ржёшь-то, окаянный? — Монах уже справился с первым испугом. — А ежели — тебя так...

   — Ишь ты, ершистый какой, — улыбнулся Юшка, убирая нож. — Приведи мне стольника, коего князь Олег Иванович недавно заточил у вас.

   — Старца Софония?

   — Неужто постригся? — ужаснулся Юшка, и было на лице его написано такое отчаяние, смешанное с недоверием, что монах не удержался и захихикал:

   — Нет, не постригся. То я его так шутейно называю в счёт будущих заслуг перед Господом нашим... Брат Степан он.

   — Вот я тебе сейчас врежу промеж глаз за такие шутки, — рассердился Юшка. — Давай веди его сюда.

   — Что мне будет, если приведу?

   — А чего твоей душе надобно? — ответил Юшка вопросом на вопрос, прикидывая, много ли у него с собой в баклажке крепкого мёду: уж слишком явно пахло перегаром от святого брата.

Ответ подтвердил его предположение.

   — Душа глотнуть просит. — Монах вздохнул и облизнул губы.

   — Ай да душа! — Юшка достал баклажку. — На вот, глотни задаток. Приведёшь — всю получишь.

Монах вцепился в сосуд, поднёс его трепетной рукой ко рту, борода задралась... Юшка услышал несколько булькающих глотков.

   — А ну отдай, ишь присосался. — Юшка отобрал баклажку. — Брата Степана приведёшь вон туда, к задней стене монастыря, где сад густой. Там я буду ждать. Ну иди. — Он подтолкнул монаха в спину.

Монах ушёл. Юшка подумал: это, наверное, и есть тот самый Варсонофий, что спился в княжеской библиотеке. О нём поведали в деревне...

Ждать пришлось долго. Когда Юшка уже забеспокоился, появился Степан в монашеской хламиде и вслед за ним запыхавшийся Варсонофий. Степан бросился к Юшке, обнял его, прижался и долго не мог слова вымолвить.

   — Что с Алёной? — спросил наконец.

   — Бежать тебе надо, Степан, — не ответил на вопрос Юшка.

   — А мне обещанное, человече? — подал голос монах.