Многоликое средневековье

Рим отжил свое время. Императорская власть была слаба; сперва она еще вела оборонительную войну с варварами, но потом, как бы сознавая свое бессилие, предоставила событиям совершаться своим чередом, отдалась течению, и могучее течение нанесло ее на подводный камень. Защитниками Рима были те же германцы, состоявшие у него на службе. Правителями Рима скоро сделались предводители германских отрядов. Связь между Римом и провинциями порвалась. Под страшным натиском варваров и тень единства исчезла: всякий думал только о себе и поступал согласно с собственными выгодами. Риму не было больше дела до провинций: он или отдавал их варварам, думая этим удержать их за собой на основании особых договоров, или просто покидал их на произвол судьбы, собирая все свои силы для собственной защиты. Провинциям, угнетавшимся поборами и повинностями, не было дела до Рима. Результатом таких отношений и могло быть лишь расчленение Западной Римской империи; еще задолго до катастрофы, ниспровергшей империю, провинции ее стремились к отделению от Рима, провозглашая своих собственных императоров; теперь же эта старая рознь должна была обостриться. Рознь не ограничивалась, впрочем, только указанным кругом: она проникала в само общество одряхлевшего Рима. На эту рознь, на это развитие эгоизма в среде римского населения указывают следующие слова пресвитера Саль-виана, жившего и писавшего в период разрушения Западной Римской империи. «Почти все варвары,- говорит он, - принадлежащие только к одному племени и управляемые одним королем, взаимно любят друг друга, а почти все римляне друг друга преследуют. Какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина? Кто вполне расположен к своему соседу? Все далеки друг от друга, если не по месту своего жительства, то по своим чувствам; хотя соединяются одним и тем же жилищем, но в духовном отношении далеки друг от друга».* Тот же Сальвиан отмечает экономический гнет, лежавший на римском населении и совершенно не соответствовавший его силам. «Еще тяжелее то, - продолжает он, - что большинство обирается немногими, и общественные подати стали частной добычей; так поступают не только высшие, но и низшие, не только судьи, но и повинующиеся им».* «Бедные ограбляются, стонут вдовы, сироты угнетаются до такой степени, что многие из них, принадлежащие к известным фамилиям и хорошо образованные, бегут к неприятелям, чтобы не умереть от огорчения, вызываемого открытым преследованием; они ищут у варваров римского человеколюбия, так как не в состоянии переносить варварскую бесчеловечность римлян… Они предпочитают вести свободную жизнь под видом плена, чем быть пленниками под внешностью свободы.»** Далее Сальвиан обращает внимание на печальное положение низшего населения Галлии, которое или бежит к врагам, или поднимает восстания, или, желая найти защиту у сильного и богатого человека, отказывается в его пользу от своей собственности и свободы, чтобы таким образом уйти от разорительных поборов. «П мы еще удивляемся, - говорит он, - если варвары берут нас в плен, тогда как сами делаем пленниками своих братьев? Нечего, следовательно, удивляться опустошениям и истреблению граждан».*** Другой римский писатель, Амми-ан Марцеллин, живший перед самым началом роковых варварских вторжений, рисует в своей «Истории» замечательно яркими красками типы представителей высшего сословия современной ему эпохи. «Хвастовство, с которым они выставляют напоказ списки своих поместий в провинциях Восточной и Западной империй, причем иногда приписываются и лишние, возбуждает негодование, особенно когда припомнишь мужество и бедность наших предков, которые не отличались от простого воина ни пищей, ни одеждой; но современная нам знать измеряет свое достоинство и важность высотой экипажа и тяжеловесным великолепием своих одежд. Длинные одежды из пурпура и шелка развеваются по ветру и дают возможность рассмотреть под ними богатую тунику, украшенную вышивками, изображающими различных животных… Сопровождаемые свитой в пять-десять человек прислуги, их закрытые колесницы потрясают мостовую и дома, когда катятся по улице с необыкновенной быстротой… При выходе из ванны эти великолепные личности надевают свои перстни, драгоценные каменья и знаки своего отличия; потом облекаются в дорогие хитоны, полотна которых хватило бы на 12 человек; затем следуют верхние одежды, которые льстят их самолюбию, и при всем этом они заботятся принять на себя величественную осанку…»* Глядя на иного, продолжает Марцеллин, ты мог бы принять его за возвращающегося после взятия Сиракуз Марка Марцелла. «Впрочем, иногда и эти герои предпринимают также смелые походы: они пускаются в свои итальянские поместья и там предаются охоте, труды и усталость от которой выпадают на долю рабов. Если случайно, особенно в жаркий полдень, они имеют храбрость переплывать на раззолоченных барках озеро Лукрин, отправляясь в свои великолепные дачи, которые окаймляют приморский берег у Путеол и Гаэты, они сравнивают эти трудные предприятия с походами Цезаря или Александра. Если муха проникнет за шелковые занавески палубы, если через складки проникнет луч солнца, они оплакивают бедствие своего положения и со свойственной им аффектацией вздыхают, что не родились в странах Киммерийских… Когда они едут в деревню, за господином следует весь его дом; как в походе предводитель делает распоряжения для кавалерии и пехоты, для авангарда и арьергарда, так старейшие слуги с жезлом в руке, символом своей власти, расставляют многочисленную свиту служителей и рабов…» Вот каким застали варвары сделавшийся их добычей Рим! Если перед варварами лежала впереди жизнь, Рим находился у края своей могилы. Не сила варварского мира была причиной падения Рима, но старческая дряхлость последнего.