Многорукий Бог Далайна

Приближалось время свадеб.

Первыми играли свадьбы поселки Нижнего Поречья. Молодой удачливый охотник рртоон брал в жены юную красавицу Бутай. Девушка жила вдвоем с матерью и была бедна, хотя кто теперь может сказать: беден человек или богат? Земли вокруг сколько угодно: хватило сил расчистить и засадить поле – вот ты и богач. А жемчуг, что сохранился у некоторых – он для красоты, а не для богатства. В хорошую пору он поднимается в цене, а в голод – сам ешь свой жемчуг. Былые сокровища – что-то вроде ухэров, стоящих на деревенской площади, старых растрескавшихся под дождями. Эти ухэры уже никогда не выстрелят: нет нойта, хитин больше не в ходу, да и харвах не из чего готовить, так что молодежь лишь из сказок знает об огненной пальбе.

Совсем иное дело – вещи из редкой кости, какой не встретишь в новые времена. Только у кого они есть? Если что и было, то осталось наверху попрятанное в тайники и укромные углы.

Поэтому никто не называл брак рртоона неравным, хотя старики и шептались, что не дело, когда у невесты нет ни перламутровой подвески, ни иного украшения из «старых» дней. Но все громкие поздравления и заушные перешептывания разом стихли, когда в разгар праздника на площади перед накрытыми столами появилась знакомая всем фигура илбэча.

Жил колдун далеко отсюда, чуть не у самой Белой вершины, в местах, куда люди без надобности не хаживали. В поселках появлялся редко, только для того, чтобы сменять на хлеб ножи, которые он вытачивал у себя из полосок сланца. Ножи были замечательны, но мало кто осмеливался пользоваться тем, что изготовил илбэч. Ножи брали и хранили словно опасный амулет, не смея ни выбросить, ни использовать по назначению. Зато подарки илбэча, от которых тоже не можно было отнекиваться, приносили либо долгое счастье, либо скорую смерть. Потому и замерли пирующие, увидев идущего чудодея.

Шооран подошел к невесте.

– Я принес тебе подарок, – сказал он.

Шооран извлек из-за пазухи сверток, развернул туго шуршащую бересту и протянул испуганной девушке два слепящих белизной костяных полумесяца. Немного оставалось в мире людей, видавших прежде подобное сокровище, но все, даже самые молодые, понимали, что это вещь редкостная даже для прежней жизни, и значит теперь у нее нет цены. Ведь это не жемчуг, который весь одинаков.

– Эти заколки принадлежали твоей бабке, – сказал Шооран, – ей пришлось продать их, чтобы прокормить твоего отца. Я добыл их из сокровищницы Хооргона полторы дюжины лет назад. Но уже тогда я знал, что это чужая вещь, и ее надо отдать тебе.

Шооран говорил, не глядя на Яавдай, замершую рядом с дочерью, но знал, что она слышит и понимает второй смысл его слов. Теперь, когда она знает, кем он был, многое предстает для нее в новом свете. Многое, но не все. Главное осталось прежним – он здесь не нужен.

Шооран быстро договорил свою речь, сам не зная, что это: запоздалая месть или ненужная мольба о прощении, еще раз поклонился, подошел к столу, зачерпнул из дощатой кадушки шипучего напитка, отломил румяную корочку пирога, поклонился третий раз и быстро ушел.

Сельчане перевели дух: илбэч, явившийся на праздник, пил и ел, а это добрый признак.

Последние годы Шооран жил на самой границе со степью. Его дом, уже не земляная нора, а срубленный из бревен балаган, стоял среди сглаженных временем скал сразу за которыми лес редел, открывая ковыльный простор. Шооран не часто выходил туда; в одиночку он не мог охотиться на степных копытных зверей, а больше делать в степи было нечего. Главное же, там было невозможно скрыться от вида маячащего над горизонтом алдан-тэсэга.

Белая гора неудержимо притягивала его и вместе с тем раздражала. Как и сам илбэч, она была не такая, для нее не было здесь места, но все же она поднималась гордая и безразличная, видимая отовсюду. Шооран ненавидел это монументальное напоминание о прошлом и все же, словно случайно откочевывал все ближе к алдан-тэсэгу. На третий год своего отшельничества он даже устроил еще одну экспедицию к нему, на этот раз в одиночку. За четыре дня он обошел гору кругом, приблизительно оценив ее размеры. Первое впечатление не обмануло, стена действительно огораживала площадь равную далайну. Но если это так, то кому понадобился этот чудовищный гнойный волдырь? Неужели все-таки Тэнгэру?

Вернувшись из лесного поселка Шооран несколько дней прожил ничего не делая, если, конечно, можно назвать ничегонеделанием судорожные метания очумевшего от одиночества человека. Казалось бы за дюжину лет он свыкся с отшельничеством – ан нет. Нестерпимо хотелось людей, хотелось быть нужным.

Молва приписывала ему бесконечные годы, его путали с безумным илбэчем и даже Ваном, хотя его жизнь прошла на виду, и многие дюжины людей знали его. Для всего мира он был колдуном и чудовищем. Он потерял даже имя, в тех случаях, когда не было возможности уйти, люди называли его Илбэч.