Многосказочный паша

Но когда мы вышли из саней и проходили по галерее, образуемой этими столбами, меня изумила превосходная работа статуй, которыми она была украшена. Они стояли на блестящих кубических пьедесталах из чистого золота и были сделаны из чего-то вроде халцедона, что в соединении с мастерским исполнением придавало им вид живых статуй.

Я был изумлен странными позами, которые придал им художник: все они, при изумительной правильности и соразмерности частей тела, были в неестественных, искривленных положениях. Иные, казалось, поставлены на ноги спящими, другие смеялись или плакали.

Из всех этих статуй ни одна не имела благородного или приятного положения, и я сожалел о странном вкусе любителя, который занимал столь искусных художников изображением подобия божия в таких непристойных образах. Я хотел было заметить это моему проводнику, но вспомнил, что нахожусь в королевском дворце, а не в мастерской, что и короли имеют свои странности, которые они не расположены подвергать суду публики.

Когда мы достигли конца портика, растворилась высокая дверь, и мы были почти ослеплены великолепием, которое представилось нашим глазам.

Король сидел на прекрасно украшенном троне, который был усыпан мозаиками всевозможных цветов из червленого золота. Стены и потолок залы были из того же металла и были местами отполированы так, что отражали в себе все окружающее; местами были украшены резьбой, отличавшейся и прелестью рисунка, и искусным исполнением. По обеим сторонам трона стояли ряды дам до самых дверей, в которые мы вошли, а позади них на некотором возвышении находились придворные, одетые в одинаковые платья, на которых были вышиты золотом лепестки различных цветов так искусно, что можно было принять их за живые.

Цвет лица женщин был светлее, чем у мужчин, и небесно-голубой отлив их лиц был невыразимо прекрасен, придавая им некоторую прозрачность. Но ни одна из них не могла равняться с дочерью короля. Она была почти бела, черты ее лица и сложение тела отличались удивительной правильностью и соразмерностью.

Ее каштановые волосы были так длинны, что почти достигали ступеней, и пряди их были украшены маленькими цепочками и другими блестящими вещицами.

Она сидела на ступенях трона, и я был так ослеплен ее небесной красотой, что забыл высказать свое приветствие королю и стоял, как немой, перед ней.

Король принял нас очень милостиво, о многом расспрашивал меня и через полчаса, кончив аудиенцию, предложил некоторым из прекраснейших придворных дам избрать каждой кавалера из нас и занимать и угощать его.

Каждая земля имеет свои особенные обычаи, и здесь был один, который показался мне замечательнее прочих и который выполнить я почти забыл. Когда я спросил камергера, введшего нас, каким образом здесь должно приветствовать короля, он сказал, что должно протянуть вперед руку наравне с лицом и дать королю под нос щелчок, чем сильнее, тем лучше.

Но в замешательстве совсем забыл я об этом и вспомнил свою опрометчивость только тогда, когда все дамы, в доказательство готовности исполнить волю владыки, стали поочередно щелкать его своими прелестными пальчиками. Уходя, король изъявил желание, чтобы мы пробыли несколько дней во дворце, и сделал нам честь приглашением к своему столу.

Собрание разошлось. Дамы, которым были переданы мои люди, увели их в разные стороны и оставили меня одного с принцессой, попечению которой поручил меня король, отец ее. Я готов был броситься перед ней на колени и поклоняться ей, как божеству; и точно, встал я на одно колено и безмолвно, в каком-то непонятном очаровании, глядел в ее черные глаза, наслаждаясь созерцанием ее небесной красоты.

Она засмеялась и сказала:

— Я должна занимать вас, стараться сделать ваше пребывание у нас нескучным и с радостью повинуюсь повелению моего родителя. Желаю только, чтобы ваши удовольствия были прочнее и не так кратки, как эго бывает в нашем непостоянном мире.

И при этих словах глубокий вздох вырвался из груди ее.

Я остался лежать у ее ног и, ободренный ласковостью, осыпал ее градом слов, которые обыкновенно в подобных обстоятельствах не что иное, как пустые комплименты, но которые в этот раз были действительным выражением моих чувств. Слова, идущие из глубины сердца, всегда красноречивы, а так как я был тогда, как уже заметил Вашему Благополучию, довольно приятной наружности, то и казалось мне, что мои старания понравиться ей были принимаемы очень благосклонно.

— Эта обязанность, — продолжала она, — возлагается на меня уже не в первый раз, но до сих пор она была для меня всегда тягостна, и я звала к себе на помощь фрейлин. Но никогда еще не видала я из всех приезжавших сюда чужеземцев подобного вам. Вы скромны и — в сравнении с людьми, которые являются у нас под именем капитанов кораблей, — очень отличны от них в вашу пользу. Я была хладнокровна и даже радовалась, когда наконец с меня снималась эта обязанность, но теперь чувствую совсем другое…

И она снова вздохнула.