Многоцветные времена [Авторский сборник]

Когда наступил вечер и под луной в холодном воздухе появились белые осколки звезд и замерцали дальние снега, а деревья стали тихими и черными, ламбадар устроил по просьбе Фуста танцы. Танцевали крестьяне — погонщики ослов, пришедшие из Кали и Дроша. Они ходили по кругу, и в их танце было что-то женственное, отсутствовала та страстная воинственность, какой полон танец сабель у белуджей или афганский военный танец. Поэтому, поглядев немного, Фуст сказал, чтобы они спели. Они пели грустные, лирические песни, которые не доставили ему тоже особого удовольствия, и он сказал Фазлуру:

— Спой ты. Покажи им, как поет настоящий горец. Может быть, они проснутся тогда. Спой что-нибудь дикое, такое воинственное, как будто идет война со всем миром.

Фазлур усмехнулся. Он пел на этот раз песню, которую, по-видимому, никто не знал, потому что ее слушали внимательно и причмокивали от удовольствия, но никто не подпевал.

Мы не те, что живут в золотых дворцах,
Наше знамя теперь во всех мира концах.
          Наше знамя в наших руках!

И ни голод, ни мор не могли нас убить,

Потому что нам нужно трудиться и жить.
          Наше знамя в наших руках!

Мы на сговор с врагом никогда не пойдем,

Небеса задрожат, когда мы запоем:
          Наше знамя в наших руках!

И мы мира хотим для любой страны,

Все мы мира хотим, не хотим войны, —
          Наше знамя в наших руках!

Что нам пушки захватчиков черной орды,

Мы смеемся над смертью, сплотив ряды,
          Наше знамя в наших руках!

Он кончил и под шум восклицаний сказал:

— Больше петь не буду.

Фуст не знал, о чем он спел, но мужественные слова далеко были слышны в вечерней тишине долины. Фазлур перевел так, что это военная песня, тоже старая, о людях, которые боролись с угнетателями.

— Опять с англичанами? — спросил Фуст.

Фазлур сказал:

— Нет, вообще с угнетателями.

И, сказав, растворился во тьме. Но его остановил полицейский сержант. Он считал своим долгом присутствовать на этом случайном вечере. Тронув свои длинные тараканьи усы, острия которых устремились к небу, он взял за локоть Фазлура и спросил:

— Это что за песню ты спел? Я такой не слышал еще…

— Она не дошла до этих мест, — сказал небрежно Фазлур, — в Лахоре ее поют уже. Народ поет…

И он ушел. Ламбадар, человек с большим носом, в легком суконном пиджачке, в рубашке навыпуск, с умными и внимательными глазками, сказал Фусту:

— Он перевел вам песню неправильно. Он пел не о войне, а о мире.

И он рассказал истинное содержание песни. Фусту и Гифту это содержание вовсе не поправилось.

— Где он? — спросил Фуст.

— Он ушел, — ответил голос Умар-Али из темноты от дома.

— А кто он в конце концов? — спросил Фуст.

— А разве вы не знаете? — удивился ламбадар. — Он же приехал с вами!

— Мы знаем, что он сын богатого землевладельца, управляющего имением богача. Его отец иногда из особого уважения сопровождает знатных гостей на охоту в горы, как знаток гор.

Ламбадар и полицейский сержант захохотали, как дети.

— Он — сын богача! — сказал, отдышавшись, ламбадар. — Так можно насмешить насмерть. Богатый землевладелец, знатные гости, старик знаток, охо-хо, можно ли так смешить! Он сын нищего. Его отец — охотник, нищий. Кто его не знает! А он, Фазлур, студент. Он сочиняет всякие песенки, очень такие политически острые, да, нехорошие песенки. Власти не боится, людей тоже. С ним связываться — время терять. Вы же видите, какой вздор он вам наболтал. Я не удивлюсь, если в конце концов окажется, что он коммунист…

— Так, — Фуст почесал бровь и взглянул серьезно на Гифта, мрачно затаившегося за спиной ламбадара, — но это ничего, он славный парень. Мы хотим его взять в горы с собой.

— Не советую вам, — сказал ламбадар. — Вы наши гости, а он человек, прямо сказать, опасный политически. С ним в горах могут быть серьезные неприятности.

Фуст вдруг оживился, точно ему сказали что-то очень его устраивающее.

— Но мы люди храбрые, — сказал он.

— Смотрите, — ламбадар погрозил пальцем в темноту, — будьте настороже. Я бы вас все-таки с ним не пустил. Но вам виднее. Я сказал…

— Вы не можете представить себе, как вы обязали меня вашим разъяснением… — произнес торжественно, как тост, Фуст.