Многоцветные времена [Авторский сборник]

Он поблагодарил со сдержанной гордостью, поблагодарил за посещение, за добрые слова.

Мы шли в Касумкент под огромным впечатлением услышанного. Я подумал, что восточная пословица: «Счастлив день, когда ты встретил поэта» — имеет настоящий смысл, это не просто красивая фраза. Да, это был счастливый день. Я слышал поэтическое слово, составлявшее душу, двигавшее жизнь, заполнявшее все существо человека. Мрачный пессимист Шопенгауэр говорил: «Начинайте читать книги только тогда, когда у вас иссякли собственные мысли». Сулейман, на страже которого стояла сама природа, наделившая его талантом Гомера, не прочитал в жизни ни одной книги, и его мысли не иссякали, питаясь от источника большой жизни.

И он не растратил свой дар на то, чтобы продавать его по частям, не утратил его под тяжестью пережитого, но, прикасаясь к людям и к земле, он сохранил и умножил радость, которой он мог делиться с каждым желающим. Он жил стихом и дышал им. В нем жили народ, страна, история. Он был живой летописью событий.

Тонкий звон его чунгура как будто являлся серебряной нитью, соединявшей его с окружающей природой. И я представлял себе, как он сейчас, после нашего ухода, взволнованный встречей с людьми, приехавшими из далекой, непонятной ему Москвы, сидит на балконе своего глиняного дома.

Небо вызвездило. Что-то белеет там вдали, если посмотреть на юг. Это дымчатые снега далеких Шагдагских гор, за ними Азербайджан, там у моря лежит большой нефтяной город, в нем он был перед тем, как отправиться за море, в раскаленные пустыни Средней Азии. Была тяжелая, каторжная работа в адском зное пустынь, когда он строил мост на Сырдарье, темнота и голод всюду — и опять Баку. Труд и бедность, вот что дала ему жизнь, но она сказала: «Я дам тебе такую силу, с которой ты проживешь жизнь, как самый большой богач, — слово поэта, разящее глупца и радующее умного человека, потому что ты расскажешь ему о нем и миру о нем. Это богатство поставит тебя выше всех богачей. И ничто не сможет отнять его у тебя». Это правда, жизнь кончается. Уже шестьдесят четыре года в бедности, но зато я свободен, как птица, как облако, как ветер с Шагдага. Вот сегодня были у меня добрые люди, спрашивали, как живу, говорили, что они помогут мне, что я не должен так дальше жить, так трудно, в такой бедности.

Я не мог сказать им, чтобы их не обидеть, что эта бедность естественна, потому что, если бы я был осыпан милостями, мой стих мог бы потерять свой блеск, свою силу, как кинжал, зарытый в чернозем, утрачивает свое значение. Они думают, что мне что-то нужно. Я уже все получил: от народа, от своего родного края, который окружил меня прекрасными горами, живописными садами, добрыми людьми, красивыми девушками, молодыми джигитами. Я любуюсь всем этим, и оттого, что мне дадут какой-то паек, мне не прибавится мудрости.

Спасибо им за добрые слова. Я не понял, что́ за стихи они читали, но мне показалось, что это хорошие стихи. Я так и сказал им: хорошие песни, легко идут, сильно идут. Я по голосу знаю, как идет звук…

Так представлялся мне великий ашуг, когда мы подходили к Касумкенту и остановились на мосту, чтобы полюбоваться переливами мелких волн Гильгяричая.

«Поэт поэта узнает по голосу» осталось жить во мне, как свет ракеты, которым всегда можно осветить сумрак ночи. И на крыше дома в лакском ауле Шовкра, перед тем как я заснул, мелькнуло передо мной видение другого аула, Ашаги-Сталы, с обликом старого ашуга в затрепанном бешмете, с легким чунгуром в тонкой сильной руке.

…За горами и годами исчез давно аул Шовкра.

Все так же стоят горы Дагестана, и все так же возвышается на удивление людям ни на что не похожее Хунзахское плато. Засыпанная камнями степь, ровная, как равнина, раскинулась во все стороны. Только по краям вылезают какие-то похожие на вулканические скалы отдельные горки, за ними растут коричневые, голые пирамиды и высоко поднятый в бледное небо исполинский профиль Гуниба. Много крови пролилось в старое и новое время в этих местах, но сегодня они рекомендуются как лучшие места для отдыха и туризма.

Улицы аула Хунзах, бывшей столицы аварских ханов, ровные, как в станице на плоскости. Их разнообразные балкончики и расписные ставни выглядели вполне мирно. Ничто не говорило о былом воинственном прошлом родины Хаджи-Мурата. Даже дом Алихановых-Аварских (в нем теперь открыта чулочная артель) — просто старое сооружение. На закрытом склепе — гробнице знаменитого Абу-Муслима, легендарного арабского завоевателя, — висели какие-то разноцветные лохмотья — не то приношения, пришедшие в ветхость от дождей и ветров, не то сушилось белье, какие-то хозяйственные тряпки.

Старая русская крепость, низкая, серая, заброшенная, одиноко стоит среди полей и пастбищ, недалеко от аула.