Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Твоя мать была хорошей женщиной, – сказала Катя. – Она хорошо относилась к Франциске. Я не так уж много могу тебе о ней рассказать. Моя мать не очень хорошо ее знала. Твоя мама готовила калачи с абрикосами и сыром от домашних коз. Самые вкусные калачи, которые доводилось пробовать Франциске, и даже я могу попробовать их на вкус из воспоминаний моей матери. У нее была добрая улыбка.

– Я помню эти калачи, – сказала Ромула.

– Твой брат был очень хорошим. Йозеф. Замечательный мальчик. Он был моложе моей матери, но у него было доброе сердце. Вот что сказала бы Франциска.

На глазах у пожилой женщины выступили слезы. Она промокнула их салфеткой.

– Спасибо тебе.

– После того, как Франциска обнаружила, что Лидице не стало, она не остановилась. Она не повернула обратно в Прагу. Она хотела поехать на запад, но это было слишком опасно. Отправившись на запад, она попала бы в нацистскую Германию, отправившись на юг – в Австрию, на север – в Польшу. Нигде она не была бы в безопасности. Она искала место, забытое войной. И вот она направилась на восток, в Брно, а оттуда в Попрад. Она шла семь недель кряду, спала под кустами, в сараях, в старых церквях. Наконец она добралась до гор и нашла работу на ферме, доила там коров, а в итоге вышла замуж за сына фермера. И вот я здесь, живое тому свидетельство. – Катя вытянула руки, развернув их ладонями вверх. – И тоже фермерша. Увы, на той ферме я больше не работаю, но я управляющая на другой молочной ферме. Работаю в колхозе неподалеку от Герлахова. Это здесь рядом.

– Твой отец все еще жив?

– Он был застрелен русским солдатом в 1968 году за то, что перегородил дорогу танку.

Женщины некоторое время сидели молча.

– Закажем по пирожному? – спросила Ромула.

– Почему бы и нет?

Вечерние тени сгущались.

– А что за вторая причина, по которой ты искала меня? – спросила Катя. – Ты сказала, что их было две.

– Я подумала, что, возможно, могла бы оказать тебе услугу, – ответила Ромула. – Твоя мать проявила доброту ко мне тогда, много лет назад. И я в долгу перед ней за то, что она спасла мне жизнь. И, возможно, я смогу сделать кое-что для тебя и таким образом отплатить ей.

Катя опустила глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Теперь я партийный работник. Служу в Министерстве труда в Братиславе, – сказала Ромула. – Это стабильная работа. Немного скучноватая, но какая работа не скучновата? – Она наклонилась вперед и понизила голос. – Я могу найти работу для тебя и твоего мужа недалеко от Братиславы.

– Какая прекрасная мысль, – сказала Катя. – Но я не знаю, хочу ли я переезжать. Наша маленькая деревушка совершенно очаровательна. Братислава находится в трехстах пятидесяти километрах отсюда. Все наши друзья и семья здесь, в Татрах.

– Да, – согласилась Ромула. Что-то сверкнуло в ее темных глазах. Она кивнула. – Я это понимаю. Однако имей в виду, что вы живете в трехстах пятидесяти километрах от нашей единственной границы с Западом. Подумай об этом. Из окна моего кабинета в Братиславе я вижу Австрию. Из своего окна я вижу свободу. Просто пища к размышлению. – Она вытащила из сумки листок бумаги и сунула его Кате. – Это мой адрес. Когда будешь готова, позвони мне.

9 Катя

1979 год

Деревня Загорска Вес стоит в излучине реки Морава, на пятачке земли в форме большого пальца, который словно пытается отодвинуть великую реку подальше от себя, как мешающийся под ногами шланг. Дай реке волю, и через тысячу лет она обязательно найдет более короткий путь и срежет петлю, оставив старицу там, где раньше текла вода. А Загорска Вес, когда это произойдет, переместится из одной страны в другую, из Словакии в Австрию, поскольку граница там представляет собой плавную линию, проведенную посередине реки. К западу от деревни (и к западу, и к северу, и даже к югу – до того любопытная тут география) расположилась австрийская рыночная коммуна Ангерн-ан-дер-Марх. На востоке остались Словакия, Румыния, Украина и Россия, а в 1979 году, когда разворачивается действие этой главы, все эти земли принадлежали СССР и странам Варшавского договора – покорные подданные режима, диктуемого Москвой, чье влияние и танки сдерживали малейшие проявления недовольства.

Катя и Милан стояли на небольшом возвышении и глядели на открывающийся за Моравой вид на крыши и волнообразный ландшафт чужого мира. На противоположном берегу рыбачил австриец, сидя под ивой на низкой табуретке, в надвинутой на глаза соломенной шляпе.

– Река здесь такая узкая, – сказала Катя изменившимся от близости к границе голосом.

– Метров тридцать, не больше, – отозвался Милан. Его голос тоже звучал по-другому. Он смотрел на австрийского рыбака, завороженный его умиротворенным видом.