Моби Дик, или Белый Кит

— О капитан, мой капитан! благородная душа! великое сердце! для чего, для чего нужно гоняться за этой дьявольской рыбой? Беги прочь вместе со мной! покинем эти гибельные воды! И у Старбека есть жена и сын — жена и сын его радушной, дружелюбной молодости; как у тебя есть жена и сын, жена и сын твоей любящей, тоскующей, отеческой старости! Прочь! Бежим отсюда прочь! Позволь мне сию же минуту переменить курс! Как радостно, как весело, о мой капитан! побежим мы по волнам назад к нашему старому милому Нантакету! Верно, и у них в Нантакете стоят сейчас такие же ясные голубые дни, сэр.

— Да, да, такие же точно. Я помню. Летние, ласковые утра. Об эту пору, в полдень, его как раз укладывают спать — и вот сейчас он шумно просыпается, садится в своей кроватке, и его мать рассказывает ему обо мне, о старом каннибале, о том, как я сейчас плаваю в дальних морях над пучиной, и о том, что я еще вернусь домой, чтобы поплясать с ним.

— Вот так и Мэри, моя Мэри! Она обещала, что будет каждое утро приносить нашего мальчика на дюны, чтобы он глядел, не появится ли парус его отца на горизонте! Да, да! довольно! решено! мы поворачиваем в Нантакет! Идемте, капитан, нужно проложить обратный курс. Глядите, глядите! вон детское личико в окошке, детская ручонка на холме!

Но Ахав отвратил свой взор; подобно источенной червем яблоне, он затрепетал и уронил на землю последнее засохшее яблоко.

— Что это? Что за неведомая, непостижимая, нездешняя сила; что за невидимый злобный господин и властитель; что за жестокий, беспощадный император повелевает мною, так что вопреки всем природным стремлениям и привязанностям я рвусь, и спешу, и лечу все вперед и вперед; и навязывает мне безумную готовность совершить то, на что бы я сам в глубине своего собственного сердца никогда бы не осмелился даже решиться? Ахав ли я? Я ли, о господи, или кто другой поднимает за меня эту руку? Но если великое солнце движется не по собственной воле, а служит в небесах лишь мальчиком на побегушках; и каждая звезда направляется в своем вращении некоей невидимой силой; как же тогда может биться это ничтожное сердце, как может мыслить свои думы этот жалкий мозг, если только не бог совершает эти биения, думает эти думы, ведет это существование вместо меня? Клянусь небесами, друг, в этом мире нас вращают и поворачивают, словно вон тот шпиль, а вымбовкой служит судьба. И все время — взгляни! улыбаются приветливые небеса и колышется бездонное море! Видишь вон того тунца? Кто велит ему хватать и губить летучих рыбок? Что ожидает убийц, друг? За кем приговор, если сам судья должен быть призван к ответу? Но какой все-таки ласковый, ласковый ветер, как ласково глядит сверху небо; и в воздухе разлит аромат, словно прилетевший с дальних цветущих лугов; где-то на склонах Анд сейчас сенокос, друг Старбек, и косцы уснули на свежескошенной траве. Уснули? Так-то; трудись не трудись, все равно под конец уснешь на лугу. Уснешь? Да, и будешь ржаветь в зеленой траве, точно прошлогодний серп, отброшенный и забытый на росистом покосе, Старбек!

Но старший помощник, в отчаянии побледнев до мертвенной белизны, уже отошел прочь.

Ахав пересек палубу, перегнувшись через борт, заглянул в воду — и вздрогнул, встретив пристальный взор двух отраженных глаз. Рядом с ним, опираясь о фальшборт, неподвижно стоял Федалла.

Глава CXXXIII Погоня, день первый

В ту же ночь на вторую вахту старый капитан — как стало у него привычкой — шагнул вперед с порога каюты, где он стоял, и направился к своему поворотному отверстию на шканцах, как вдруг он в волнении вытянул шею и жадно вдохнул морской воздух, точно умный корабельный пес, учуявший приближение варварских островов. Где-то поблизости должен быть кит! Скоро уже вся вахта уловила тот своеобразный запах, что издает подчас на большие расстояния живой кашалот; и никто из команды не удивился, когда Ахав, изучив показания компаса и флюгера, а затем определив по возможности точно направление, откуда шел запах, торопливо приказал немного изменить курс судна и взять рифы.

К рассвету эта прозорливая политика принесла плоды: прямо по носу перед «Пекодом» открылась длинная и узкая продольная полоса совершенно гладкой, будто масляной, воды с мелкой рябью по краям, как бывает в том месте, где быстрый, глубокий поток вливается в море.

— Дозорных на мачты! Всех наверх!

На баке Дэггу загромыхал по палубе тремя вымбовками, и те, кто спал в кубрике, разбуженные точно громовыми раскатами Судного дня, выскакивали на палубу прямо с одеждой в руках.

— Что вы там видите? — крикнул Ахав, задирая голову к небу.

— Ничего, сэр, ничего! — раздалось сверху в ответ.

— Поставить брамсели и лисели! вверху и вниз и по обе стороны!