В мае 1931 г. с санкции Политбюро ЦК КПСС в регионе началась самая массовая депортация крестьян. В принятом 27 апреля 1931 г. постановлении Запсибкрайкома «О ликвидации кулачества как класса», ставилась задача подвергнуть экспроприации и выселению «
Ограничение землепользования, политическое и административное давление, постоянная угроза экспроприации вынуждали крестьян-единоличников либо вступать в колхозы, либо бежать из деревни. Задания Центра по темпам коллективизации были перевыполнены. На 1 января 1931 г. в колхозах Западно-Сибирского края состояло 22,5 % крестьянских дворов, Восточно-Сибирского края – 20,2, на 1 марта – соответственно 28,5 и 27,3 %, на 1 июля – 52,5 и 46,8 %, на 1 сентября – 56,3 и 52,1 %. К концу 1931 г. уровень коллективизации в Западно-Сибирском крае составлял 61 %, в Восточно-Сибирском крае – 56 %[123]
.В начале лета на долю единоличных хозяйств в Западно-Сибирском крае приходилось 24,5 % посевных площадей, 49 % лошадей, 43 % крупного рогатого скота (КРС), 36 % овец и коз, в ВосточноСибирском крае 32,6, 50, 45 и 39 % соответственно. В течение последующих лет их удельный вес в аграрной экономике региона продолжал снижаться. На 1 июля 1932 г. в Западно-Сибирском крае в хозяйствах, официально отнесенных к единоличным, содержалось 14,7 % КРС, 19,5 % коров, 12,4 % овец, 14,6 % свиней. По данным налогового учета им принадлежало немногим более четверти рабочих лошадей. Доля единоличного посева в общей посевной площади составляла 8,1 %.[124]
Таким образом, уже во второй половине 1931 г. аграрная экономика Сибири и России в целом перестала быть крестьянской, а крестьянское хозяйство – ее базовой производственной ячейкой. Однако иных поставленных в Генеральном плане целей достичь не удалось. Более того, социалистическая реконструкция деревни, осуществляемая в форме ее форсированной коллективизации, не привела к росту аграрного производства.
Спешно созданные колхозы ни организационно, ни технологически не были способны компенсировать сокращение производительных сил единоличного сектора. В коллективных хозяйствах часто царила бесхозяйственность. Организация труда находилась на крайне низком уровне. Машинно-тракторные станции (МТС), которые должны были взять на себя механизированное выполнение значительной части сельхозработ, лишь только создавались. Существенно меньше ожидаемой оказалась и реальная товарность колхозного производства. Произведенную продукцию руководство хозяйств под давлением рядовых колхозников стремилось не продавать государству по крайне низким ценам, а в первую очередь распределить в счет оплаты по труду. Но государство с этим смириться не могло. Тем более, что иных средств для расчета с зарубежными кредиторами, авансировавшими поставки машин и оборудования для форсированной индустриализации, кроме зерна у государства не было. Во все возрастающих объёмах продовольствия нуждалось и растущее население индустриальных центров. В этих условиях государственное управление СССР снова обратилось к способам внеэкономического отчуждения сельскохозяйственной продукции, но теперь уже в отношении колхозов.
В начале 1930-х гг. основным методом государственных заготовок продукции растениеводства и животноводства стала контрактация. В СССР она в производстве технических культур применялась с 1922 г. и представляла собой добровольный и взаимовыгодный договор между заготовителем (промышленным предприятием или кооперативным объединением) и производителем (единоличным хозяйством или колхозом), в соответствии с которым производитель брал на себя обязательство поставить заготовителю оговоренный объем сельхозпродукции, а последний обязывался проавансировать будущие закупки продукции или предоставить в кредит материально-финансовые ресурсы, необходимые для ее производства (семена, орудия труда, агротехнические услуги, денежные ссуды и т. п.). В конце 1920-х гг. власти поставили задачу перехода к массовой, преимущественно безавансовой, контрактации всех видов сельхозпродукции. При этом контрактация превращалась в разновидность разверстки и приобретала характер натуральной подати[125]
.