Мобильные связи (сборник)

– Еще лучше. Только не говори, что ты меня не хочешь. А то я пойду к администраторше. Мне ведь ни одна баба не откажет. Соображаешь?

– Ни одна, – бережно ответила Лина, представив, что переживет от подобного предложения пожилая, вяжущая носки администраторша.

– Приехал, блин, сниматься в каком-то говне! Налили подливки по телефону. А в натуре: сценарий – блевотина, режиссер – педрила, денег – с мухину письку! Понимаешь, девочка? Что остается делать? Материться и плакать! – Он бодро выпил свой стакан и налил еще. – Умру я скоро! А меня еще никто толком не снял…

– Ну, зачем так мрачно? – приободрила Лина.

– А ты знаешь, что у меня уже было два микроинфаркта, девочка? Я уже слышал, как курносая цокает каблуками! А ведь я еще ничего не успел сказать… – сказал он, и его огромные глаза заблестели.

Краснов был большой артист, и если б Лина не знала, что плакать во ВГИКе учат на первом курсе, она бы разрыдалась в ответ.

– Жена у меня – сука. Дочка – проститутка! Понимаешь? – сказал Краснов и начал массировать область сердца. – Бабы, их бить надо чаще! Мало я баб бил! Как говорил один мой знакомый: «Угораздило же меня с душой и талантом родиться в России!»

– Это Пушкин говорил, – машинально поправила Лина.

– Нам, татарам, одна хрен… – уронил Краснов на грудь кудрявую седеющую голову. Лина залюбовалась, это практически был кадр из фильма-хита, где он играл преданного корешами криминального авторитета.

– Я очень люблю вас как артиста, – сказала она, понимая, что наступил момент социальных поглаживаний.

– А ты откуда знаешь, что Пушкин? – спросил Краснов, уголки его рта потеплели от признания. – Ты учительница? Давно я не спал с учительницами… Слушай, девочка, я тебя хочу. Но сначала я хочу писать. Где тут писают?

– По поводу писать – вон те кусты роз. По поводу остального – мимо. – Лина все еще сдерживала хихиканье.

– Ну, я пошел в розы. – Артист более-менее вписался в вертикаль и с трудом двинулся к кустам. – А ты пока настраивайся, девочка. Внутренне собирайся. А то помирать станешь, вспомнить будет нечего…

Лина нежно проводила глазами его удаляющуюся двухметровую фигуру, со всех сторон и во всех позах исследованную кинематографом, допила джин и приготовилась быстро слинять, но из кустов раздался сначала дикий хруст, а затем дикий вопль.

Лина бросилась туда и обнаружила Краснова лежащим в полуспущенных брюках, держащимся за сердце и хватающим воздух потемневшими губами. Она чуть с ума не сошла от страха и, представив, во что может вылиться любое неграмотное телодвижение в ситуации с известным артистом в кустах при по неизвестным причинам спущенных брюках, побежала в гостиницу к администраторше.

– «Скорую»! – заорала она на все фойе. – Вызовите «скорую»! Там Василий Краснов в кустах! Ему плохо! У него было два инфаркта!

– Господи боже мой! – запричитала пожилая администраторша, недальновидно назначенная Красновым в качестве объекта сексуального потребления. – Бежите скорей к нему, а я жену позову из пятидесятого номера! Может, какую таблетку даст! У нас «скорая» ездит редко и медленно! Толку от нее – кот наплакал!

– Лучше я к жене в пятидесятый, а вы к нему! – крикнула Лина и, не дожидаясь лифта, понеслась вверх через две ступеньки.

«Редко битая», по уверениям Краснова, жена оказалась милой дамой в пеньюаре.

– Упал? – спросила она, зевая. – Спасибо. Сейчас я спущусь. Только кофту надену. Да вы не волнуйтесь так. Столько водки жрать, здоровое сердце не выдержит…

Лина побежала вниз. Краснов сидел на газоне, штаны были в общих чертах натянуты, дышал он еще плохо, но глаза уже блестели. Администраторша летала вокруг него, как бабочка вокруг свечи, протирая носовым платком, намоченным в водке, веер царапин на знаменитом лице:

– Голубчик ты мой! А я подую, чтоб не щипало… Розы-то они, сволочи, с шипами. Что ж тебе в тех розах-то понадобилось? А на них еще пыль всякая, можно сказать, инфекция…

– Видишь, девочка, какие из-за тебя издержки… – агрессивно начал было Краснов, морщась от боли и массируя сердце, но вдруг лицо его вспыхнуло глубоко жалобной гаммой.

За Лининой спиной нарисовалась «мало битая жена».

– Масик, – сказала она голосом оперуполномоченного, – что ж ты, свинья, с рожей сделал? У тебя ж с утра съемки.

– Зашпаклюют, не развалятся. Лучше посмотри, как я ушибся, идти не могу, – заканючил артист.

– Как ты ушибся, меня не волнует, если помнишь, завтра ты снимаешься на лошади. И никакого дублера не заказано. Так что, масик, будешь скакать по системе Станиславского.

– Может, я не пойду завтра, – проныл он. – Пусть больничный выпишут, у меня пульс сто.

– Пойдешь, масик. Я обещала Кошкину доставить тебя на съемки хоть в свинцовом гробу. Натура уходит, – резюмировала «мало битая жена» и закурила.

– Думаю, что я больше не нужна, – мягко сказала ей Лина.

– Да, спасибо большое. Извините, ради бога. Вы ж понимаете, великий артист, ни дня без строчки, – улыбнулась жена Краснова.