Моченые яблоки

Кацци была кошкой. С тех пор как Калью помнил себя, Кацци жила у них в доме. Он подрастал, а Кацци старилась, и ей было все трудней участвовать в его играх. Но все же из любви к нему она делала вид, что играет, пока однажды не слегла совсем и даже не поднялась со своей подстилочки, когда мать принесла ей молока.

— Ну, — сказала мать. — Надо тебя полечить.

И они понесли Кацци в ветеринарную лечебницу. Мать несла кошку на руках, а Калью бежал рядом. Ему было тогда девять лет.

В лечебнице только что помыли полы, и от них пахло йодом. Толстая женщина в белом халате сказала, что Кацци надо оставить здесь. А то будет мучиться, — сказала женщина.

«Нет, — возразила мать. — Если уж ей суждено умереть, она должна умереть в своем доме».

Кацци умерла через два дня, и все эти два дня Калью не переставая плакал.

«Отнеси кошку, — советовали соседи, — нельзя, чтобы ребенок так страдал».

«Кто не научится страдать, тот не научится любить», — отвечала мать. Они похоронили Кацци под большим кустом шиповника, и, когда весной его ветви покрывались красными цветами, мать говорила: «Шиповник Кацци опять расцвел…»

Рядом с домом, где жила Эльза, все сорок послевоенных лет стояла разрушенная церковь с покосившимися крестами. И вдруг (вот это перемены!) откуда-то, говорят, из Тарту, приехали строители и начали восстанавливать церковь. Залатали и покрасили купола, подняли кресты, но не прежние, а в одну поперечину. Ходят слухи, что храм отдали адвентистам, они как будто и восстанавливают его. Но толком никто ничего не знает.

Впрочем, бог с ней, с церковью. Лебеди не прилетели в этом году! Только две лебединые пары медленно раскачиваются на синих волнах. Где же остальные, где вся стая, что как снежный вал обрушивалась в залив? Где они, почему не прилетели? Вот этого уже никогда не узнать. И прилетят ли следующей весной?

— Доживем до следующей весны, тогда узнаем.

Так сказал мне Лембит, знаток леса, травник, охранитель природы, как он себя называл, а теперь — кочегар.

— Почему кочегар? — спрашиваю я у него.

— Потому что за то, что ты знаешь лес и различаешь голоса птиц, платят мало, на пенсию не заработать.

— А в кочегарке?

— О, там платят прекрасно.

— Как жаль, — сказала я. — Вы так много знаете про деревья и травы…

— Это не пропадет, — засмеялся Лембит. — Меня позвали в школу, и я веду у них кружок природоведения.

Сколько перемен, опять подумала я и сказала об этом вслух.

— Главная перемена знаете где? — отозвался Лембит. — В школе.

— Реформа?

— Не в этом дело. Дети теперь знают, что пьянство осуждено. Это очень меняет все. Не верите? А я вам говорю: это меняет все.

На старой замковой башне — тоже строительные леса, старую дранку уже сняли, чем же станут покрывать башню? Новой дранкой? Разве ее теперь делают, дранку?

— Сделают, если понадобится, — говорит Лембит. — Народ все умеет, когда не ленится.

Две пары лебедей, выгнув прекрасные белоснежные шеи, в полном согласии плавают в синей воде.

— Эльза умерла, — говорю я Лембиту.

— А кто это, Эльза? — равнодушно спрашивает он.

Удивительно! Все знает про птиц и траву и ничего про ближайших соседей. Мы сидим на скамье у солнечных часов против дома, в котором жила Эльза.

— Она жила вот здесь, плела кружева, была когда-то в Сибири. Не знаете? — удивляюсь я. — Ее сын заведует вашей больницей.

— Слава богу, я никогда не лечился в больнице, — отвечает Лембит.

Вот, оказывается, куда заводит нежелание совать нос в чужие дела!

— Хорошо ли это? — с сомнением говорю я Лембиту.

— Каждый живет своей жизнью, — отвечает он. — Иногда чья-то жизнь пересекается с вашей, а чаще нет. Если нет, зачем проявлять любопытство?

— Но вот ваша жизнь вряд ли пересеклась с моей, а я так много знаю про вас.

Лембит смеется, и в его смехе нет ничего обидного, хотя я понимаю, что он смеется надо мной.

— Потому что вы задаете вопросы, вот и все. Вы, должно быть, и Эльзе — так ее имя? — задавали вопросы.

Подумав, я соглашаюсь с ним: ни Эльза, ни Лембит за все время нашего знакомства не задали мне ни одного вопроса. Зачем проявлять любопытство?..

Четыре лебедя плавают в синей воде, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга. Вот одна пара, вот там — другая. А в прошлом году, когда я приезжала сюда, их было так много — не сосчитать! Настоящий белый остров плавал в море, и все это плескалось, ныряло, выгибая длинные гибкие шеи…

Может быть, стая еще прилетит? Может быть, эти четверо высланы на разведку? Узнать, чиста ли морская вода, какие падают дожди, откуда дуют ветры… Лебеди прилетят, утешаю я себя.

— Прилетят? Как вы думаете?

— Может быть, — соглашается Лембит, всматриваясь в синюю даль. — Весна еще не кончилась. Может быть.

БОЛЬШАЯ ЗЕЛЕНИНА

— Какая красота на улице! Снег валит прямо хлопьями! — громко сказала Тамара, снимая у дверей сапоги и отряхивая шубу.

Люся молча прошла мимо нее в свою комнату.

— Неприлично при Люсе так радоваться, что идет снег, — сказал Вадим Петрович, помогая жене снять шубу.

— Почему? — Тамара вскинула брови, лицо ее было красиво после снега, ветра, яркие глаза смотрели удивленно. — Почему?