Мода на короля Умберто

Ошалевшая старуха начала блекнуть, опадать, сокращаться… Она попятилась, кляня малахольных. Ее подхватило и понесло, швырнув на выросший катафалк. Она своротила его, разметав венки. А потревоженный покойник, выпростав мощи, гневно вознесся и со всего маху хватил «милейшую» по чугунной башке. Тут уж было не удержаться не то что от смеха, а от дикарского гогота.

— ХА-ХА-ХА-ХА-а-а-а-а-ХА-ХА-ХА-а-а-а-ХА-ХА-ХА-ХА!..

А над этим коловращением реял голос Мокея Авдеевича:

— Помяните мое слово, я заставлю вас заплакать!

ДИЧЬ

Памяти Бориса Нечаева

Часть I. ЗОНА ПОКОЯ

1

Уже вид огромной усадьбы озадачивал. Отшельничья, странная, не похожая на другие. У всех земля как земля: огород, грядки, виноградник, а тут — в траве сгинешь, стоит некошеная, выше человеческого роста. И чего сюда только не нанесло! Пырей, донник, пижма, белая марь… Ярко-желтой повиликой, как неводом, опутан чебрец. Деревья растут где попало, дупла не замазаны. На песке — побуревшие веники, поставлены хатками. На буграх — сухие ветки. Рядом — груды камней.

Ни огорода, ни сада, зато дом как крепость. Приступом не возьмешь. Не подожжешь кирпичную кладку. Не чета даже станичным хороминам, низким, одноэтажным. Этот высится как дозорная башня перед въездом в лес. И прожектор под крышей. Если залают сторожевые, он вспыхивает и шарящим лучом выхватывает из темноты дорогу, кусты, ворота. Гремит выстрел, и красная ракета в розоватой дымке зависает над двором. Обезумев, взвиваются мраморные жуки, слетевшиеся на свет, и, словно размагниченные, падают с обожженными крылышками. И тот, кто смотрел вверх, снова видел небо с крупными звездами, далекое, безучастное.

Но сейчас тихо кругом. Двор точно вымер. В солнечном свете жасминовый куст. Его ослепительное цветенье напоминает о весне, о прохладных садах. Белая бабочка отделяется, и кажется: один из цветов пустился в дорогу.

Егерь оставил в лопухах мотоцикл и, отдирая от штанин колючки, пошел искать директора.

Сразу же в сторону кинулись дикие утки, изумрудно-зеленые головки селезней замелькали в бурьяне. А вдалеке, заметив чужого, беспокойно закричал коршун. «Точь-в-точь лошадь ржет, только резче и тоньше», — подумал егерь, любуясь его струистой коричневой шеей и крыльями в яшмовых разводах. На шум вылез из спального домика сурок и, зло щелкая длинными желтыми зубами, стал возле решетки столбиком. Блестящий мех фиолетово отливал на солнце. Рядом закружилась-замелькала по клетке рыжая лисица. И тучей сорвались дикие голуби. Лишь белое перо приземлилось на кучу зерновых крошек, которые они только что клевали.

Тут егерь услышал человеческий голос и, свернув, вышел к клетке, где с небольшими пятнисто-желтоватыми зверьками обретался директор.

— За что вас туда, Василий Прохорович? За какие грехи? — Егерь с интересом присел на корточки.

Однако директору не до шуток. Утром колхозники привезли пару молодых хорей-перевязок. Увидели дерущихся на дороге, накрыли ведром — и в повозку. У одного морда была в крови. Особенно рдела она на белой полосе, как бы перевязывающей черный лоб. Сейчас директор лечил зверька, который только и норовил вырваться.

— Уж и не знаю, за что побил тебя муж. Видно, за дело. Новожилов вот на женщин никогда руку не поднимал. Да не бойся ты! Не то в глаза угожу. Муж твой под замком. Одни ушки торчат беленькие…

— Самка, значит, — сказал егерь, с удовольствием слушая Новожилова.

— Она! Мужик у нее красавец. Чует, что я на него злой. Притаился. Да и она хороша. Жалко, если погибнет. Редкое животное.

— Не должна, — успокоил егерь, помогая директору выбраться. — Они, хорьки, живучие, даже иностранными прыскалками не уморишь.

Закрывая дверцу, Новожилов вдруг видит, что подопечная пытается просунуть израненную тупую мордочку между прутьями.

— Придется пересадить!

И егерю кажется, что и директор испытывает боль, которую терпит зверек.

— Вот короста! А ну вылазь!

И под следяще-снисходительный взгляд егеря: мужик, дескать, а балуется, как дитя, — извлекает перевязку и, осторожно держа за шею — она ведь не прочь укусить спасителя, — переносит в дом.

В пустой нежилой комнате выпускает. А пока егерь дивится причудам директора и думает, что после такого жильца в комнате не выдержит ни один человек, Новожилов рвет сухую траву для подстилки. Набирает и ягод с шелковицы, относит раненой.

А управившись, кричит егерю: подожди-ка еще. И вот уже из глубины двора, откуда-то из-под старых верб, раздается сердитый голос:

— Где она? Где эта идиотка?!

Егерь неуверенно подается к директору:

— Вы про кого?..

— Неужели не слышишь?! Десяток голодных ртов кричат «караул!». А ты не слышишь… — И опять принимается ругать наседку, которая бросила цыплят некормлеными.

«Валяет дурака или нет?» — думает егерь, действительно обращая внимание на оголтелый писк. Виноватый, он принимает на свой счет и сердитое бормотанье: «Не проследи — и передохнет, зароет рогом в землю!» Тогда и решает порадовать директора — рассказывает о найденном гнезде: его чуть не истолкли буренки, а он, Петрухин, стадо завернул.