Мода на короля Умберто

Развеселила его, конечно, не бедняжка Клеопатра, прекрасная, в беспамятстве запрокинувшая голову, и не черная печальная служанка, подносящая кобру в корзинке, а реальная старуха смотрительница, неусыпно следившая, чтобы посетители держали дистанцию, чтобы не касались оградительной веревки, не толпились, не напирали… Она понукала и свирепствовала как могла. И вдруг налетевшая с бешеным жужжанием огромная жирная муха — порождение душного сонмища и бестолковости — нахально пересекла запретную зону и села на белую грудь царицы. Не довольствуясь этим, она принялась возить по ней, словно по заурядной стене.

Новожилов уверял, будто не на шутку испугался за судьбу шедевра. Это же международные осложнения! Заграничные владельцы картины обнаруживают на груди Клеопатры ранее не существовавшую родинку! А сколько исследователей наплодит она?! Станут восторгаться утонченным колористическим мастерством художника, толковать: сколь умело, сколь ненавязчиво-изысканно оттенена лилейная женская кожа.

И Новожилов бросился на муху. После чего был с позором выдворен шипящей смотрительницей. Она посчитала его человеком «под мухой», хотя он был трезв, как стеклышко, которое отсутствовало на картине.

Крик скворцов заставил всех поднять голову. Лишь Новожилов понял, отчего скворцы в страшной панике. И, сажая змею в мешок, перевел:

— Карпо примостилась на крышу их домика и стучит по ней клювом. А внутри птенцы. Вот родители и предупреждают: «Осторожно! Бандит возле вас!»

Возмущенная девочка живо спустилась вниз и предъявила своего цыпленка как еще одно доказательство преступной натуры Карпо: у бедняги вытек глаз. Вместе с другими инкубаторскими он сидел в клетке, было все хорошо, но вот прилетела Карпо, стала совать клюв в решетку — и пожалуйста: четверо убитых, двое раненых!

Новожилов почесал затылок… Однако ничего не поделаешь. Придется лишать Карпо свободы и платить штраф: по рублю за цыпленка. Услыхав о деньгах, девочка сразу же увеличила число убитых.

Теперь настала очередь Мореного требовать правосудия. На бахче появились посторонние — грачи. Выклевывают всходы. Можно ли стрелять воров? И Мореный достал охотничий билет. Медленно, со значением, точно и не билет вовсе, а удостоверение своей человеческой полноценности. Билет был аккуратно вправлен в тисненый кожаный переплет, внушительный и богатый, подобранный с любовью, как всякая вещь, смысл которой — свидетельствовать об избранности владельца.

Ну что ж… Настоящему охотнику директор готов помочь. И, возвратив билет, вынес из кладовки несколько маленьких пачек.

Рассолодевший под зенитным солнцем, Мореный не торопится спрятать выданный порох. Куда спешить? Стыдно признаться: бригада устроилась возле леса, а кроме бахчи, Мореный ничего и не видел. И это он — охотник. Спроси сейчас, что за рябые птицы роются возле сарая, не ответит. Да что заморские птицы! Огарь вон ходит, но много ли известно Мореному про жизнь этой красивой рыжей утки?! Вот про вкус утиного мяса может сказать. И как лучше приготовить, сообразит. Где подкараулить, знает. А что у животных натура — Мореный и думать не утруждался. Ну, не смех ли: у змеи солнечный удар?!

И, кивнув на мешок, спрашивает:

— Зачем ее туда?

— Уйдут посторонние, выпущу подальше. Надо, чтобы на базе жили шахматные ужи. А то орлы есть, косули тоже, уток до черта, а змей мало.

«Посторонних» шабашник отнес на счет девочки, разглядывавшей рябых птиц. Головки светлые, оперение сизое из-за частых белых и черных крапин, которые при движении будто перетекают одна в другую. Белые особенно походят на капли.

— То цесарки, — нехотя говорит Новожилов. — Мелеагриды, нумидийские птицы.

Узнай Мореный, какая легенда связана с цесарками, он возгордился бы меткостью своего глаза. Однако у директора не лежит душа рассказывать разную брехню. Будто бы жил такой грек Мелеагр, сын Энея, вроде у грека были сестры, и когда он умер, то сестры никак не могли утешиться. Будто их превратили в птиц, оперение которых кажется усыпанным каплями слез.

Но, видно, Новожилову не суждено сегодня обойтись без истории.

К цесаркам подходит красавец петух и тоже с забавным усердием начинает рыться в песке. Глядя на него, Мореный смеется и вспоминает басню о жемчужном зерне и навозной куче.

— Гогочи, гогочи… — обижается Новожилов за петуха, заподозренного в суетной человеческой страстишке. — Просто никто лучше не оживляет жемчуг, чем птица в своем желудке.

Мореный, который не хотел обидеть ни Новожилова, ни петуха, пробует откашляться, делая вид, что першит в горле. Однако Новожилова не проведешь, и не даст он спуска тем, кто плохо думает о животных.

— Такому вот красавцу давали склевать потухшую жемчужину, потому что человеческая алчность неистребима. На том мир стоял и стоит сейчас. В древности считалось: чем ярче оперение, тем радужнее будет оживленная жемчужина. И он склевывал, глупый… А через некоторое время птицу забивали и вынимали проклятую драгоценность. Но бывало, что петух оказывался расторопнее, вот и соображайте, кто копался в навозной куче!