Мода на короля Умберто

У белокурого амура появились двойники, мал мала меньше, на коробочках, футлярчиках, этикетках — все они держали в пухлых ручках по гусиному перу, склонившись над черными пластинками с красными наклейками, у всех был один и тот же адрес (насмешка судьбы!): Лубянская площадь, дом человеколюбивого общества, и все они именовались в честь фирмы-родительницы: «Пишущий амур». Затем к ним присоединилась голубая собака, разинувшая пасть на голубой граммофон и в этом бестолковом виде застывшая на коробочке с иголками. Когда гоп-компания полностью собралась и заняла положенные места, Мокей Авдеевич начал быстро-быстро крутить ручку граммофона. Диск завертелся, обернувшись серебряным кольцом, белокурый амур вихрем втянулся в красную этикетку, послышался шорох, треск и шипение, а потом далекий голос тонко запел:

Но остался влажный след в морщине…

К нему присоединился мужской голос:

Старого утеса. Одиноко…

А потом третий поддержал их:

Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.

Снова шипение, и вновь белокурый амур возрождается на этикетке.

Маэстро сидел, обхватив голову руками, и кажется… Не берусь утверждать, что именно с ним происходило: у меня самой першило в горле. Мокей Авдеевич глядел вперед пророческими глазами. Но видел ли он, что его предсказание сбывается? Слышал ли, как Маэстро вскрикнул: «Надя!» — протянув руки к трубе? По-моему, Мокей Авдеевич был далеко. Ему светило юное солнце, и он спешил в студию звукозаписи. Он взбегал по ступенькам — чуть раньше по ним уже пробежали молодой Скуратов со своей воскресшей женой. Мокей Авдеевич устремлялся в блестящее будущее, которое сулило трио Даргомыжского и которое серебряным вихрем промелькнуло сейчас на диске.

Машина времени молчала. Амур тосковал на пластинке.

— Совсем неплохо, — сказал Маэстро больным голосом. — Сама Збруева не спела бы лучше… А уж она-то в этом трио не знала равных…

— Куда там, Владимир Дементьевич… Конечно, не спела бы, — ожил Василий Васильевич.

— Превосходная интерпретация, — авторитетно подтвердил Шарлахов, и Оля с Ниночкой, соглашаясь, закивали из разных углов.

Но Мокей Авдеевич не собирался сокращать программу в угоду лирическим отступлениям. Он снова принялся шуршать, что-то искать, перебирать, поминая Алису Шоу, которая сто лет назад открыла своим свистом эру звукозаписи. Если бы не она, старцу и в голову не пришло бы поехать в Апрелевку к собирателю редких пластинок. На многое Мокей Авдеевич не рассчитывал. Всего лишь прощальный романс, специально для Нины Михайловны. Но старый товарищ по местам не столь отдаленным не стал мелочиться. И с гусарским размахом бывший акционер граммофонного общества «Метрополь-рекорд» предоставил в распоряжение Мокея Авдеевича добрую половину своей коллекции. Гулять так гулять! Пожалуйста и романс: «Капризная, упрямая, вы сотканы из роз…»

Это походило на волшебство. Вкрадчивый голос щекотал слабые нервы Нины Михайловны.

Капризная, упрямая, о как я вас люблю,
Последняя весна моя, я об одном молю,
Уйдите, уйдите, уйдите…

Было слишком хорошо, чтобы так могло продолжаться долго. Что-то зарождалось в воздухе. Какая-то пакость. Она крепла, матерела, обрастала щетиной. Человекообразная, огнедышащая. Она надвигалась. Ближе, ближе… И вот она — вахтерша! Раздувающаяся в дверях, затмевающая собой все, вооруженная осатанелыми очками. Они подпрыгивали и кипятились у нее на носу.

Маэстро держался мужественно. Он не кинулся к ней, не пригласил в партер. Он даже не пошел наперерез. В своем праве вахтерша наползла на граммофонную трубу и, обнюхав ее очками, еще шире распространилась, вперилась в прекрасную «Мелисандру». Но не успела пластинка в последний раз простонать: «Уйдите…» — как вахтерша взревела:

— Опять Лазаря затянули! Здесь Дом культуры, не что-нибудь. Лучше подобру-поздорову, поганцы… Не то милицию вызову.

И все стражи культуры — эти, присной памяти, дозировщики, столоначальники, главшумответлекальщики, все кровососущие окололитературные насекомые вкупе со своими покровителями — вопили вместе с ней:

— А-а-а, танцульки-свистульки… Бездари… Безголосые. Праздника им захотелось. А что человечество на краю… Вон отсюда!

Но Маэстро оставался невозмутимым, ожидая конца извержения.

— Увы, милейшая, — сказал он сухо, — бесконечно сожалею… У нас автономия… Разве вам не известно? Самоопределение вплоть до отделения!!! На белом коне. В двадцать первый век. ЮНЕСКО… По случаю юбилея… Как Финляндия… Да-а. Объявления надо читать.

Подойдя к двери, Маэстро распахнул ее и воззвал:

— Товарищ Умберто!.. Будьте любезны… Проводите стража…