Мода на невинность

– А ты думаешь, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся? – строго сказала я. – Медальон у Вадим Петровича пока хранится, я его потом принесу...

Глеб молча взвесил на ладони котенка.

– Оленька, – вдруг сказал он. – А что это за платье на тебе такое интересное?

Он свободной рукой подкинул пелерину за моей спиной.

– А что? – все так же строго ответила я. – Как раз только в таком полы мыть...

Он засмеялся через силу и обнял меня.

– Значит, ты с Вадимом Петровичем совсем помирилась?

– Не твое дело, – буркнула я.

– Ну-у, ты не права, – протянул он как будто даже с сожалением. – У нас в провинции всем до всего есть дело.

– Отстань...

В этот момент явилась тетя Зина с полными авоськами и очень удивилась беспорядку, царившему к комнате.

– А это что? – растерянно сказала она. – Это землетрясение было?

– Нет, – мне опять не хотелось ее пугать. – Это... это генеральная уборка. Я же тебе говорила вчера...

– Боже мой! – с ужасом произнесла она, перешагивая через груды вещей. – А это зачем? Зачем книжная полка на полу? Глеб, ну хоть ты-то...

– Очень много пыли... – важно ответил он. – Мы протирали книги.

– А на пол-то зачем бросать?! Здесь словарь Даля, потом, Чернышевский...

– Чернышевский? – в свою очередь ужаснулся Глеб, быстро прилаживая книжную полку на место. – Кто ж его сейчас читает?

– Ну не выбрасывать же!..

Они очень забавно препирались над книгами, а я в этот момент впала в какое-то странное оцепенение, на миг отрешившись от всего. Солнце светило в окна, и золотая пыль клубилась в его лучах... Одна мысль продолжала преследовать меня – мысль о том, что мир переменился раз и навсегда. Я теперь другая, и Глеб другой, и даже тетя Зина... Люсинда за окном была тоже другая. Теперь по городу ходили слухи, что она очень убивается из-за мужа, ходит к нему на свидания чуть ли не каждый день, носит передачи. И самое удивительное во всей этой истории, Миша Потапов простил ее – можно было предположить все, что угодно, но только не это смиренное, христианское прощение. Мрачный Минотавр выпустил своих жертв из лабиринта...

Я не знала всех тонкостей общения в семействе Потаповых, но мне казалось, что они счастливы сейчас – безумным, мучительным счастьем, которое тем острее, чем больше препятствий. Впрочем, ни одно семейное счастье не стоит таких жертв...

А те, другие, ехали сейчас навстречу солнцу. Я почему-то была уверена, что Ник думает только об Инессе...

* * *

Утром шел дождь.

Я проснулась поздно в этот день.

В коридоре шумели младшие Аристовы. Прошло больше месяца с тех пор, как ушла навсегда Инесса, и только сейчас отношения в их семье более-менее стали напоминать обычные человеческие, пелена черной меланхолии поредела и истончилась. Любовь Павловна стала шумно обсуждать с моей тетушкой какие-то коммунальные темы, Борис и Глеб как будто снова вернулись в свое мальчишеское состояние и даже позволяли себе иногда смеяться, Валентин Яковлевич затеял мелкий ремонт. Словом, все то, что еще так недавно казалось бессмысленным и ничтожным, оскорбляющим смерть, вдруг снова вышло на первый план.

– Князь! – орал за стеной Глеб. – Князь, вы вчера вечером забыли вымыть посуду! Что скажет наша гранд-маман?.. Я вам напоминаю – это не обязанность, это привилегия... Этюды Шопена и Рахманинова могут подождать.

– Не могут, – огрызнулся милый, обычно молчаливый Борис. – Сам бы помыл!

– Я наследник! Светлейший! А ты, Борька, – салабон-первогодок...

Они спорили о какой-то ерунде, но не зло, а скорее просто для того, чтобы пошуметь, повозиться, они напоминали разыгравшихся щенков.

– Кравчий, наливай вино, дворня, седлайте коней – сегодня великий князь желает осмотреть свои владения... – Глеб вопил какую-то ерунду до тех пор, пока не вышла Клавдия Степановна.

– Что это ты разорался так, Глеб? – сердито осадила она юношу. – И потом, какой же ты князь?

– А что?

– Ивашов с твоей матерью не расписывался. Вот если б по закону все было...

– Ха-ха-ха! Моя мятежная душа плевала на законы! Законы осуждают предмет моей любви... Кстати, один тип уже называл меня бастардом, но я единственный наследник короля в изгнании...

Он молол и молол какую-то несусветную чепуху, даже въедливой Клавдии Степановне надоело с ним препираться.

Все уже знали историю их семьи, но, странное дело, никого она не покоробила, некоторые даже стали благоговеть перед тем, что Борис и Глеб оказались сыновьями старого князя, – наверное, тому причиной была вновь вернувшаяся мода на благородных предков, и мало кого смущало, что мальчишки не носили фамилию отца.

Потом мальчишки загрохотали по коридору на роликах.

– «Я Жизнь мою мятежную пишу в благодаренье господу Природы, что, дав мне душу, блюл ее все годы. Ряд знатных дел свершил я и дышу», – завывая, произнес Глеб, проходя мимо моей двери.

– Что делал? – услышала я, как хитро спросил Борис.