Мода на невинность

Было начало апреля – какое-то странное, противоестественное время, когда вдруг замечаешь, что бесконечная зима уже кончилась и наступило почти лето. Еще две недели назад мела колючая мартовская метель и я в тяжелой цигейковой шубе бродила по больничному саду, оставляя за собой на снегу следы, а рядом шла печальная Нинель Соломоновна Боренгейм, моя соседка по палате, и говорила о том, что этот сухой крупитчатый снег ей напоминает стиральный порошок, в котором она стирала рубашки своего бывшего мужа. Вообще, на что бы ни падал взгляд печальной Нинель Соломоновны, во всем она находила нечто, что тем или иным образом напоминало ей бывшего мужа. Ян Яныч говорил, что случай Нинель Соломоновны типичен – очень многие женщины впадают в глубокую депрессию после того, как их благоверный внезапно покидает семейное гнездышко. Мысль о молоденькой сопернице была настолько невыносима моей соседке, что она едва не спятила. Истерический невроз. Правда, когда я покидала эти стены, состояние Нинель Соломоновны значительно улучшилось – она уже не находила, что ежеутренняя овсянка напоминает ей те времена, когда она самоотверженно боролась с хроническими запорами своего благоверного, а запах растущего в холле экзотического цветка – аромат одеколона, которым тот орошал свое свежевыбритое личико.

Итак, было начало апреля – очень тепло, почти жарко, и, несмотря на то что цигейковая шуба на мне была нараспашку, я чувствовала себя чужой этому миру.

– Ладно, – вздохнув, пробормотала я, – ты единственная, кто у меня остался...

Я подхватила вещи и зашаркала к автобусной остановке, а тетя Зина, щебеча что-то восторженное и оптимистическое, бросилась вслед за мной.

Только в поезде я позволила себе задуматься над тем, что же я все-таки делаю. Мы ехали в Тишинск в прекрасном купейном вагоне – тетушка настояла, что мы должны ехать непременно в купе, а не в общем, где были только сидячие места. Она волновалась за мое здоровье, но в данном случае это было ненужной роскошью. До Тишинска можно было легко добраться на электричке – часов пять, не больше...

Когда-то, очень давно, мы ездили с мамой в Тишинск – еще до ее неудачного замужества. Я была совсем ребенком и почти ничего не запомнила, помню лишь беспросветную скуку, которая царила в маленьком провинциальном городишке. Это было зимой – и все две недели своих первых школьных каникул я каталась на санках с ледяной горки, поначалу со снисходительным энтузиазмом, а потом умирая от тоски. Там совершенно нечего было делать и никогда ничего не происходило – об этом я думала сейчас, когда тряслась на верхней полке. Тетушка почему-то решила, что я всю дорогу должна спать, но мне не спалось.

Хотя скука – это не так уж плохо, даже Ян Яныч рекомендовал мне перед выпиской вести размеренный образ жизни.

– Кому-то другому я бы посоветовал что-нибудь радикальное, ибо следующей фазой, необходимой для выздоровления, я считаю хорошую встряску, – заявил он мне, – но вы, голубушка, очень остро реагируете на происходящие вокруг вас события. В лучшем случае вам необходима смена обстановки... Самое оптимальное – деревня, пасторальные прелести и какой-нибудь ненавязчивый сельский труд. Провинция со здоровыми человеческими взаимоотношениями тоже пошла бы вам на пользу...

Вот тетя Зина и потащила меня в Тишинск!

– ...да, вам я боюсь советовать что-нибудь экстремальное, уж слишком вы нежны. Вы, милочка, как мимоза... Ну что вы краснеете, ей-богу – правда! Прошлой осенью я рекомендовал Симакову, моему давнишнему пациенту с манией преследования, экстремальные виды спорта – после того как он пятнадцать раз прыгнул с парашютом, все его фобии исчезли будто по мановению волшебной палочки, даже более того – он решил жениться!

– Слава богу! – воскликнула я тогда, всей душой радуясь за выздоровевшего Симакова. – Доктор... а я? Я смогу когда-нибудь вылечиться?

– Вы, по сути, и не больны... У вас, моя сладкая булочка, лишь затянувшаяся депрессия, скоро все пройдет, непременно пройдет!

Я вздрогнула.

– Да, кстати, не печальтесь по поводу лишнего веса, я вам как мужчина говорю, что ничего лишнего в вас нет...

Не знаю, стоит ли верить прогнозам Ян Яныча и его мужским заверениям, но специалистом он считался хорошим, некоторые пациентки буквально молились на него. Я поступила в клинику неврозов в середине зимы, окончательно измучив тетку и последних оставшихся у меня друзей. Почти все время я плакала и лежала на диване, свернувшись калачиком. До настоящей психиатрической лечебницы мне было далеко, но и пускать дело на самотек тоже было нельзя, и тетка, проведшая со мной последние полгода, решила вплотную заняться моим здоровьем.