Мода на невинность

Потом какое-то оцепенение напало на меня, я лежала в траве, измученная и как будто выпотрошенная, хотя не мне пришлось только что исповедоваться. Инесса сидела рядом, смотрела куда-то на пруд и уже не обращала на меня внимания, она словно дала мне время подумать, осознать ее историю. И день-то такой был замечательный, тихий, солнечный...

«Чернейший демон в черный день... Этот день у меня уже был, и ничего страшнее со мной уже не случится...»

Я лежала в траве, а подо мной была глубокая, ослепительно синяя бездна, и я опять вспомнила тот день.

«...Если ты уйдешь, я повешусь», – сказал он мне те слова, которые являлись прямым подтверждением его невозможной, неприличной любви, те слова, которые я не захотела услышать – и потому они вспомнились только много лет спустя.

А тогда я быстро оделась и ушла из дома, хлопнув напоследок дверью. Нет, я все-таки услышала его слова – но каким-то внутренним слухом, потому что к Павлику пойти не решилась, а часа три гуляла по бульварам. Черт знает что... Зачем я послушалась Вадима Петровича? Я испугалась его угрозы, я поверила в то, что действительно «может случиться непоправимое»?..

Тогда была зима.

Странно вспоминать зимой лето, а летом – зиму, потому что снег и холод кажутся фантастикой на фоне солнца и трепещущей зелени, теплый ветер касается открытых плеч, не вызывая знобкой дрожи... А тогда была зима, причем самая середина ее, когда промозглая городская сырость кажется вечной и когда точно так же не веришь в июльскую жару и короткие ночи. Я надела свою короткую беличью шубку (до цигейковой эпохи была еще целая вечность), сапоги, вязаную шапочку... шарф и варежки забыла... хлопнула дверью и ушла.

Почему же я так и не пошла к Павлику, почему я битых три часа слонялась по бульварам?.. Несмотря на отсутствие столь важных в этот погодный период аксессуаров, как шарф и варежки, я не особенно замерзла – ходила по серому, покрытому твердой ледяной корочкой снегу, засыпанному черными, точно обугленными веточками, над головой пронзительно вскрикивали галки... Рядом играли дети под надзором мам и бабушек, я смотрелась довольно странно со своим неполным гардеробом, странным было то, как я мрачно и сосредоточенно лепила голыми руками снеговика, словно маленькая.

Потом, в четвертом часу, на город стали опускаться сумерки, фиолетовые тени легли на снег, в домах зажглись окна. Я ни о чем не думала, сосредоточенно лепила своего монструозного (хм, подходящее словечко!) снеговика. И только когда пальцы перестали слушаться меня, я отряхнула с беличьей шубки ледяные крошки и пошла восвояси.

Дома было тепло, тихо, полутемно... Я переоделась в свой любимый ситцевый халатик с васильками и села на диван. В руках у меня была книга – «Война и мир», но я не читала ее, потому что не узнавала букв. Помнится, больше всего мне хотелось обойти всю квартиру – заглянуть в мамину комнату, на кухню, в ванную, в крошечную комнатку за кухней, служившую кладовкой, забитую старым хламом, где стоял веник с длинной ручкой... Но я не могла сделать этого, я держала перед собой раскрытую книгу и пыталась мысленно охватить пространство вокруг себя, заглянуть в каждый темный уголок, хотела... хотела найти Вадима Петровича. Был ли он дома? Обычно, даже если в квартире тишина, всегда чувствуется, есть ли кто дома или нет, но в тот раз я ничего не ощущала. Ушел ли он куда-то или действительно...

Поэтому я вздрогнула, когда дверь в комнату открылась и вошел Вадим Петрович, постаревший лет на десять. Он что-то сказал... что же он сказал, почему я не помню этого до сих пор? Ах нет, помню – он спросил, почему я читаю в темноте, и включил свет.

«Ты была у него?» – спросил он.

Но я, в странном оцепенении, наверное, вызванным неожиданным появлением Вадима Петровича, молчала.

«Ты была у него? – опять спросил он. – Что вы делали?»

Я отметила, что выглядит он ужасно – не бледный, как обычно, а какой-то серый, огромные синяки под глазами, словно после недельной бессонницы, его тоже можно было назвать монструозным... вампир Носферато, который крадется вдоль темных стен в поисках свежей крови.

«Что вы делали? Я убью этого гадкого мальчишку...»

Я хотела произнести длинный прочувствованный монолог на тему того, что он не имеет права говорить все это, что вообще он мне никто, что я просто гуляла на бульварах, но опять почему-то промолчала, хотя и видела, что молчание мое заводит Вадима Петровича.

«Ты понимаешь, что в твоем возрасте... может случиться непоправимое, и вообще...»

И тогда я ему сказала... странно, почему я об этом словно забыла до этого дня? Я ему сказала спокойно:

«Вы же собирались повеситься?»

И он тотчас бросился передо мной на колени, и отодвинул одну полу халатика в сторону, и посмотрел на меня так... «как горла перехват», «как сердца мужеского сжатье»... Я не знала, как может сжиматься мужское сердце, и мне никогда не узнать об этом, мне никогда не узнать счастья и любви, потому что в тот черный день я погибла.