Мода на невинность

– Ник – замечательный человек, но я уже ничего не могу поделать... У меня тоже была фотография с Николаем Александровичем, где он сидит в беседке возле нашего дома, маленькая иконка с Николаем Угодником – не помню, показывала тебе или нет, котенка и медальон ты видела... Нет, он не обнаружил сходства между Франсуа Боле и моими детьми, но так побледнел, когда увидел все это... Да ты сама представь – если бы тебе вдруг принесли портрет твоего предка, которому целых двести лет!

Я попыталась представить себе своего предка, но моему воображению нарисовался бородатый мужик дикого вида, в зипуне и лаптях – что-то вроде Емельяна Пугачева...

– Да-а... – вздохнула я.

– Он побледнел, и у него затряслись руки, когда я положила перед ним на стол вещи, оставленные мне Николаем Александровичем, но у меня хватило ума сразу же предупредить Ника, что я ничего ему не отдам. «Но почему?» – спросил он. К тому времени и Филипыч отдал ему свой альбом, где они с Николаем Александровичем на рыбалке и на каких-то коммунистических субботниках... не очень хорошие фотографии, я никогда на них не претендовала, Молодцова уже продала свою этажерку, и Зинаида Кирилловна с сапогами и костюмом – хоть музей открывай... «Но почему? – спросил он. – Я готов заплатить любые деньги за память о моем дедушке, которого я никогда не видел!»

– А ты?

– Я не согласилась. Я честно сказала Нику, что очень любила Николая Александровича, что он мне был как родной – а ведь это правда, чистая правда! – и потому не могу расстаться с этими вещами. Ах, Оленька, мне искренне жаль Ника, но что я могу поделать! – шепотом воскликнула она, и огонек в ее руке задрожал.

– А он?

– Он пошел к Виргинию, они о чем-то пошептались... не очень вежливо, но, я думаю, они говорили о деньгах, которые мог бы предложить мне Ник, – впрочем, во второй раз он так и не решился... Он вернулся, поцеловал мне руку и сказал, что не осуждает меня. – Она засмеялась, немного истерично. – Что, дескать, его дедушка был удивительный человек – хоть он его и не видел никогда, но вполне понимает мои чувства...

– И фотографию не отдала?

– Нет, что ты – вполне достаточно того, что ему отдал Филипыч. Должна же у меня быть хотя бы одна фотография! Он долго смотрел на медальон (признаюсь, я здорово волновалась), потом целых полчаса вертел в руках котенка из сердолика... ах, дался всем этот котенок! Хотя удивительно забавная вещица, не спорю... Словом, от меня Ник ничего не получил.

– Он обиделся?

– Нет, я же говорю... Да, он, конечно, здорово огорчился, но... Завтра мы собираемся пойти на кладбище – туда, где похоронен Ивашов.

Я вздохнула. Ночь была очень теплой и, несмотря на отсутствие луны, все равно какой-то прозрачной. Все вокруг было полно смысла, полно любви – я даже не раскаивалась в том, что заступилась сегодня за Вадима Павловича. Я хотела рассказать историю о сегодняшних моих приключениях Инессе, но потом передумала – было в этом вечере что-то такое, отчего мои проблемы отошли на второй план.

– Он тебе нравится? – опять спросила я свою подругу, имея в виду, конечно, Ника. – Он очень тебе нравится? Нет, это какая-то фантастика, это почти невозможно... он же тоже Ивашов!

– Тише, девочка. – Инесса потрепала меня по волосам, перегнувшись через балконную решетку. – Не забывай, что мы находимся в провинции, здесь особая слышимость.

В темноте я почувствовала, что она улыбается.

– Я шепотом... Тетя Зина и твоя мама уже поженили вас – нет, каково! – но все это потому, что вы удивительно подходите друг другу, и Ник, он такой...

– Ах, тетя Зина и моя мама! – Она опять улыбнулась. – Впрочем, я не осуждаю их. А вдруг правда – со стороны виднее?

– Да я тебе говорю – что-то непременно должно произойти! Помнишь, помнишь – ты то же самое мне говорила когда-то, ты говорила о том, что нечто держит тебя в этом городе, – ну вот, выходит, это правда, ты дождалась того дня, когда юный Ивашов, словно возродившись из пепла... Уже произошло!!!

– Девочка, молчи... – Она прикрыла твердой гладкой ладошкой мне рот – пахло духами и табаком, у меня даже мелькнула мысль, не начать ли и самой курить... – Как там, у Тютчева, про молчание? «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои...»

– Иначе – «взрывая, возмутишь ключи, питайся ими – и молчи».

– Вот-вот! Силенциум!

– Силянс! – пискнула я, как тогда, в библиотеке у Марка, заливаясь каким-то судорожным смехом. – Ах, Инесс, я так люблю тебя!

* * *

Со следующего дня атмосфера в Тишинске стала накаляться в прямом и переносном смысле. Жара, до того бывшая просто летней жарой, стремительно переросла в иссушающий зной, столь нестерпимый, что в полдень воздух звенел над дорогой и где-то вдали, у горизонта, стали образовываться миражи – как в пустыне, и однажды Филипычу даже почудилось, что он видит чудесный замок. Да, самый настоящий замок, из Средневековья, – с башнями и перекидным мостиком, с бойницами и воинами, несущими караул у стен. Как раз в том месте, где стояла Тишинская швейная фабрика.