Мода — политика — гигиена: формы взаимодействия (на материале советских женских журналов и журналов мод 1920–1930-х годов)

Более сложную и проблематичную модель «культуры» описывает Ш. Фицпатрик в своей книге о повседневности сталинизма. Она выделяет «несколько уровней культуры, которые предстояло освоить людям в СССР». Так, на первый уровень ею помещается «культура личной гигиены — привычка мыться с мылом, чистить зубы и не плевать на пол — и элементарная грамотность»; на втором — «правила поведения за столом, в общественных местах, обращение с женщиной и основы коммунистической идеологии»; на третьем — культура этикета — «хорошие манеры, правильная речь, опрятная, соответствующая случаю одежда… способность разбираться в таких… предметах, как литература, музыка и балет» [Фицпатрик 2001: 99]. Предложенная модель не только подчеркивает динамический характер процесса «окультуривания», но и акцентирует социальную неоднородность его участников. Она латентно содержит указание на одновременное сосуществование в культуре конца 1920-х — начала 1930-х годов по крайней мере двух социокультурных типов: «объектов окультуривания» (крестьян и городских жителей в первом поколении), а также носителей и трансляторов существовавших ранее «модерных» культурных норм («старая» интеллигенция, «бывшие», политическая элита и пр.). Позднее, на что также указывает исследовательница, элементы «буржуазной», «мещанской» культуры, оставшиеся «в наследство» с дореволюционных времен, составят основу «культуры правящего класса, представителей новой советской элиты» [Фицпатрик 2001: 99].

Процесс прививания навыков «культурности» можно достаточно подробно отследить по женским и модным журналам конца 1920-х годов (примерно, с 1926 по 1930 год), поскольку именно в этот период началось политическое «присваивание» моды и гигиены. Политизация дискурса о моде и гигиене состояла в попытке соединить и примирить два взаимоисключающих понимания моды, сложившиеся в советской культуре этого периода. Ниже я рассмотрю, как они репрезентированы в журнальном пространстве.

Первая тенденция (разумеется, речь идет об исследовательском конструкте) может быть рассмотрена как следствие модернизаторского понимания моды. Для такого рода текстов характерно представление о моде как особом культурном институте, имеющем свои особенности организации и функционирования. При этом подходе актуальны такие ценностные характеристики моды, как современность, универсальность, неутилитарность, демонстративность и игровой принцип [Гофман 2000:16,20–33]. В рассматриваемый нами период существовал круг людей, унаследовавших от дореволюционного времени понимание культурного института моды и разделявших задаваемые им ценностные характеристики. Это могли быть как «бывшие» дворяне и горожане различных сословий, так и «нувориши» периода нэпа — вплоть до криминальных элементов [Лебина 1999: 204–228 (гл. III, п. 2: «Одежда»)].

Такое «модернизаторское» понимание моды можно реконструировать прежде всего по журналам мод («Моды сезона», «Модный журнал», «Домашняя портниха», «Журнал для женщин», «Моды», «Новости моды», «Последние моды»). Как правило, модные журналы были изданиями большого формата с цветными вклейками, печатавшие рисованные изображения моделей одежды, выкройки и подписи к ним. Идеологическая составляющая практически полностью отсутствовала: это были «обыкновенные» журналы мод, аналогичные более поздним советским изданиям 1960–1970-х годов. Они культивировали определенный тип женской телесности, который я в другой своей работе назвала артистическим типом [Дашкова 1999:131–155]. Это особый способ репрезентации женщины, позаимствованный модой, прежде всего, из немого кино[6]. Для него характерно изображение худенькой, изломанной барышни[7] с «плоской грудью, гладкой короткой стрижкой и томным взглядом актрисы-„вамп“, одетой в укороченные одежды прямоугольного силуэта».