Третья секунда и четыре выстрела сливаются в один протяжный грохот. Две пули Анне, обе в грудь, обе рвут плоть и ломают кости. Останавливают. Швыряют на пол. Убивают. Две пули, но именно за ними Анна и бросалась. Их ловила, на них соглашалась, потому что знала… Две следующие пули вылетают из «Беретты». Одна, а вторая следует за ней так быстро, что кажется – грохот случился лишь раз. Две пули Палыча попадают точно в цель, разносят мордоворотам головы, но наемник не следит за результатом. Он уже повернулся, и следующая пуля летит в живот толстого Сержа, туда, где жандарм любил переваривать людей. Еще через мгновение рукоять опускается на голову перепуганного Иксуева, вышибая из губастого сознание, а затем Палыч бросается к лежащей на полу женщине, кричит, хватает за плечи, переворачивает, снова кричит, смотрит в затухающие глаза и слышит едва различимый шепот:
– Ты обещал…
И все ушли.
Услышали от присяжных: «Виновен!», услышали от судьи: «Двадцать лет каторжных работ», и ушли. Кто-то делился впечатлениями в социальной сети, кто-то куда-то звонил, а кто-то, в основном – журналисты, пытался прорваться к выкрикивающему грязные ругательства Кириллу. Зал опустел, коридор, напротив, наполнился, и лишь два человека не спешили на публику.
Расстроенный Падда бездумно крутил в руке телефон. Довольный прокурор делал вид, что разбирается в бумагах. Победитель и проигравший.
– Двадцать лет, конечно, перебор, – кашлянув, произнес обвинитель. – Но это Павлов, он за торговлю детьми меньше не дает.
– На апелляции скостим до десятки, – почти равнодушно отозвался адвокат. – Через семь лет выйдет по УДО за хорошее поведение.
– Тебя это устраивает?
– Я знаю, что так будет.
И снова – пауза. И снова никто никуда не идет. Дверь закрыта, приставы знают обоих и доверяют им, так что разговору никто не мешает.
– Ты почему Павлову отвод не дал? – поинтересовался прокурор.
– А зачем?
Зачем портить репутацию, рассказывая широкой публике и журналистам, что в детстве судью похитили, почти включили в систему «Счастливый дом», и лишь благодаря самопожертвованию матери мальчика удалось вернуть домой. Зачем ворошить прошлое? Эта история никого не касается. Это – личное дело и личная боль Константина Павлова, и никто не имел права поминать имя его матери.
– Я эту историю не хуже тебя знаю, – пробормотал Падда, засовывая телефон в карман. – Но будь я проклят, если использую ее для спасения «ангела». – Помолчал и уверенно повторил: – Будь я проклят.
«За день до своего рождения ребенок спросил у Бога:
– Говорят, завтра я отправлюсь на Землю. Как же я буду жить там, ведь я так мал и беззащитен?
Бог ответил:
– Рядом всегда будет ангел, который позаботится о тебе.
Ребенок задумался, затем спросил снова:
– Здесь, на Небесах, я лишь пою и смеюсь, этого мне достаточно для счастья. Но как будет на Земле?
Бог ответил:
– Твой ангел будет петь и улыбаться, ты почувствуешь его любовь и будешь счастлив.
– Но как я пойму его, ведь я не знаю его языка? – спросил ребенок, пристально глядя на Бога. – А что мне делать, если я захочу обратиться к Тебе?
Бог мягко прикоснулся к детской головке и сказал:
– Твой ангел обучит тебя говорить и молиться. И я обязательно услышу тебя.
– Я боюсь, ведь на Земле есть зло.
– Твой ангел будет защищать тебя и, если понадобится, – отдаст за тебя жизнь.
– Но как я узнаю своего ангела? Как его зовут?
Бог мягко улыбнулся и вновь прикоснулся к голове ребенка:
– Имя не имеет значения. Ты будешь называть его Мама».
Ярослав Веров
Реакция отторжения
Для автора нет важнее разговора с аудиторией. МДС – это, конечно, необычайно интересный диалог. Необычайно и удивительно в наше время наблюдать переполненный зал, где собрались послушать художественную прозу. Это само по себе – культурное явление.
Когда Влад попадает в авторскую интонацию – не знаю, как с другими текстами, а с моими он попал почти стопроцентно, – невольно берет дрожь. Автор, тебя понимают! На фоне психоделического техно от диджеев «Модели», цветомузыкального сопровождения это производит некое сюрреалистическое впечатление: так не бывает!
Впечатление от «Модели» можно выразить одним словом – «резонанс». Резонанс текста и музыки, текста и голоса, текста и слушателя, автора и зала… Нечто непреодолимо-наркотическое.
В терминале нуль-таможни оказалось многолюдно.
Тем лучше, решил Эрш Джокер, есть время упорядочить матерьял. Получив электронный жетон, прайм-репортер «Гэлэкси-моушн» устроился в угловом мини-боксе, активировал «третий глаз». Свернул в тугой комок и зашвырнул куда подальше сладко кружившие в голове мысли о скором и немалом гонораре. Работа, работа.