Модель «самоустранения мужа» в литературе и жизни русской интеллигенции середины XIX в.

Поведение Герцена не было прямой проекцией на линию Жака, но приверженцы гуманной этики брака почитали этого героя за образец для подражания. Молодой Чернышевский, разговаривая с Ольгой Сократовной, тогда еще его невестой, «о своих понятиях о супружеских отношениях», разъяснил их также в контексте фабулы романа Санд. Предполагая возможную страсть будущей жены к другому, Чернышевский давал обет руководствоваться заботами о ее благе. «Я буду, — записал он в «Дневнике» 14 марта 1853 г., — любить ее, как отец любит свою дочь, и как муж любит свою жену, и как любовник любит свою милую. А если предмет ее страсти будет недостоин ее? Тем скорее кончится эта связь, тем более она будет привязана ко мне»[7].

Под влиянием жоржсандовской мифологемы сложился любовный треугольник Иван Панаев — Авдотья Панаева — Николай Некрасов. Почитая идеи Санд и популяризуя их, они разделяли убеждение в безнравственности брака, не основанного на чувстве. Некрасов, страстно влюбленный, не считал себя бесчестным, добиваясь любви жены приятеля. Несмотря на общие интересы и взаимопонимание между Некрасовым и Панаевой, идеального союза у них не получилось.

Русские мужчины «не дотягивали» до идеала высокой любви, честности и самопожертвования; страдающими персонажами в драматических сюжетах оказывались женщины: А.Я. Панаева, Н.А. Тучкова — Огарева, погибшая дочь Герцена и Тучковой… Исключение составил Н.Г. Чернышевский, с юности и до конца жизни верный избранному этическому образцу.

Богатый разнообразный материал интимного и публичного характера даёт картину усвоения модели «самоустранения мужа» русской культурой. Модель претерпела культурный трансфер из литературы в жизнь и реинтерпретацию в новых литературных формах.