МоделBiblos. Модельный бизнес по-русски

Без машины все это успеть было проблематично, хотя многие считают, что быстрее и легче добираться до центра на метро. Но у меня машины отродясь не было. Не пришло время. Не заработал я еще на личное авто. Меня не тяготили поездки в метрополитене. С детства я любил его. Еще с момента, когда отец прочел мне книжку «Приключения Травки». Я рос не в Москве. Что такое метро, узнал именно из этой книги. Увлекательное путешествие мальчика, заплутавшего в московской подземке, с подробным описанием станций, их архитектурных особенностей и скульптурных композиций и мозаичного убранства, надолго покорило меня и подготовило к встрече с подземным миром, хотя, конечно, такого восторга, как при прочтении книги, ни бронзовый маузер в руках у матроса на Площади Революции, ни мраморный партизан на Таганской, ни потолочная мозаика с планером на Маяковке не вызвали. Может, подрос уже с момента прочтения, а может, действительно фантазии гораздо сильнее жалят, чем объективная реальность. Не зря мне постоянно снятся какие-то чудные сны. Иногда реальные ужасы, иногда просто неприятные события: потеря огромной горсти мелочи в толпе, или коллекции фантиков от жвачки (жевательной резинки, гумы, чуинга́ма), или хрестоматийное «без одежды среди одноклассников или на посольском приеме». Я отношу это просто за счет врожденной впечатлительности, но чем черт не шутит. Говорят, что цветные сны – это признак сумасшествия. А я голову даю на отсечение, что песок в моих снах всегда имеет золотистый оттенок, а сосны – зеленее некуда.

Я потянулся к вполне реальному зеленому полотенцу с изображенными на нем оленями и леопардами, наброшенному на спинку близстоящего стула. Аляповатость полотенца меня не смущала. Напротив, я любил смешение красок, буйство цвета и иногда самые неудобоваримые сочетания. Обернувшись этим травянистым лугом, на котором паслись пока еще ничего не подозревающие олени, я прошествовал в ванную комнату. У меня десятиметровая ванная комната, в которой, по выражению моих бывших однокурсников, можно кататься на велосипеде.

После смерти отца, нелепой, по пьяному делу (я, кстати, пью чрезвычайно редко и не люблю алкоголь – все мои друзья об этом знают и дико потешаются по этому поводу), мама какое-то время оставалась одна, пока не встретила где-то на отдыхе мужчину, промышлявшего цеховым бизнесом и сходившего с ума от азиатской наружности. А мама имела ярко выраженную ориентальную внешность.

Она была буряткой. Очень красивой и высокой, что нехарактерно для азиатских женщин. Мне было тогда около четырнадцати лет. Мать говорила потом, что я в штыки принял этого человека. У меня в памяти отложилось совсем другое. А четырнадцать лет – это возраст, когда в принципе уже отдаешь отчет своим даже непроизвольным порывам и чувствам. Мне казалось, что мне понравился этот веселый шумный грузин и я ни словом, ни делом не выразил своего возмущения или осуждения. Мама же восприняла все наоборот и всю жизнь потом попрекала меня, что я смотрел волком на ее «последний шанс» и тем самым заставил ее достаточно прохладно относиться к нему. Все могло бы быть по-другому, сойдись, мол, она с ним сразу, как только познакомились. Но неопределенность тянулась какое-то время, а затем мы все же переехали в Москву, в его шикарную квартиру на улице Горького с четырьмя комнатами и такой вот гигантской ванной. Через пару лет Гурам свалил в Америку. Мать поехала было за ним, в Вене ее не пропустили. С тех пор мы не виделись. Она живет сейчас в маленьком австрийском городке на границе с Германией или Венгрией. Живет своей жизнью, не помышляя вернуться. А я вот остался один в этом жилище. Гурам пытался как-то продать эту квартиру, но, видно, совесть взыграла, и пока я остаюсь здесь, правда, на птичьих правах.

В зеркале отражается мое смуглое лицо, совсем не похожее на профиль птички-невелички. Скорее на хищную чайку. Образ миролюбивой чайки, подхватывающей в воздухе хлеб, брошенный руками сердобольных отдыхающих на набережной Ялты, давно вытеснен из моего сознания образом сильной, сварливой хищной птицы, каменным топором ныряющей за рыбой в темно-синюю глубину, пожирающей яйца в разоренном гнездовье более слабой породы, не брезгующей тухлятиной на берегу. Нет, извините: я не сравниваю свои методы, характер и образ жизни с этой птицей. Просто что-то общее во внешнем облике имеется.

Да, хотел подчеркнуть еще присущую мне и не изжитую способность поражаться новым необычным фактам. Ведь вы не знали, что чайка – хищник, хотя ее и изображают иногда символом чистоты и свободы. Ах, знали? Значит, читали журнал «Наука и жизнь» внимательнее меня в детстве.