Модное восхождение. Воспоминания первого стритстайл-фотографа

Работа в универмаге была раем, и если бы за нее выдавали дипломы, мне бы полагался диплом с отличием. Хотя однажды меня чуть не уволили. Дело было во время парада в честь окончания Второй мировой войны. Мне казалось, что в такой день нужно украсить универмаг по-особенному. Вообще-то на фасаде, выходящем на Вашингтон-стрит, уже вывесили громадный американский флаг – самый большой в мире, по сравнению с ним флаг на Filene’s казался почтовой маркой. Но я решил, что этого недостаточно, обошел все мужские туалеты в универмаге, собрал рулоны туалетной бумаги и отнес их на крышу на угол Вашингтон-стрит и Саммер-стрит, на самый оживленный перекресток в Бостоне, где собралось больше всего людей. Насобирав несколько десятков рулонов, я стал раскручивать их над головами марширующих внизу солдат. Это был несомненный успех: бумага широкими белыми лентами вилась по ветру! Толпа обезумела от восторга, а картонки с остатками неразмотавшейся бумаги падали на головы полицейским. Через пятнадцать минут перекресток был запорошен туалетной бумагой, как снегом; некоторые ленты запутались в флагштоках соседнего Filene’s, и у них ушло несколько месяцев, чтобы их размотать. В своем восторженном порыве я ненароком занавесил бумагой окно президента универмага мистера Миттона, находившееся как раз под тем местом, где я стоял. Не успел я размотать последний рулон, как меня схватили охранники универмага, администрация и бостонские полицейские, и я предстал перед весьма раздосадованным мистером Миттоном.

Так спустя три года в отделе женской модной одежды за проступок с бумагой меня приговорили к заключению в отделе «Все для дома». Единственной отрадой там были ткани и цвета, особенно в отделе полотенец и домашнего текстиля. Торговля шла полным ходом: в годы войны постельное белье бостонцев значительно поистрепалось, и все пополняли запасы. В моей тележке теперь высились двухметровые горы полотенец роскошных цветов: фламинго, голубые, зеленые, розовые. До сих пор в моей жизни встречались только белые полотенца, и какой же восторг я испытывал, раскладывая все эти краски на прилавке, – я чувствовал себя почти художником. Эта работа дала мне ценные знания о редких кружевах и тканях, из которых шили скатерти, и я много узнал о структуре материалов. Ассистенткой байера у нас была замечательная девушка, Нэнси Пекхэм, которая носила самые красивые шляпки. Именно Нэнси впервые показала мне журнал New Yorker: мы прятали его в кладовой и читали, как Библию, в пятницу после обеда. Сам байер был очень молчаливым человеком, а его взгляд замораживал почище снежной бури. Но ко мне он был добр и подарил мне мой первый фрак, который я носил на многочисленные школьные балы и танцы, которые в то время случались чуть ли не каждый день.

Эти танцы были для меня настоящим событием, и я никогда не отказывался, если меня приглашали. Я одаривал свежими цветами своих любимых (на тот момент) девушек, а девушек я, естественно, выбирал по одежке. Стоило моей пассии надеть недостаточно модное, на мой взгляд, платье – и все, прошла любовь. В первый год обучения в старших классах у меня было две фаворитки: Барбара с внешностью классической красавицы-дебютантки, она одевалась респектабельно и со вкусом; и Глория – моя Бренда Старр. Мы с Глорией сошлись на почве любви к голливудской роскоши. Она мечтала о норковой шубе, а наше совместное появление на местных балах неизменно становилось сенсацией. Соседям было о чем поговорить еще пару недель. Нас считали юными наглецами. Глория вдобавок водила автомобиль с откидным верхом и красила волосы под цвет машины. Она была прекрасна, и все мальчишки мечтали с ней встречаться, но после первого же свидания пугались до смерти. А все потому, что Глория только и делала, что мечтала вслух: о норковых шубах, каникулах во Флориде, новых машинах и особняках с двадцатью комнатами и пятью служанками. В нашем мирке среднего класса такие мечты не приветствовались. Поэтому мы с Глорией нашли друг друга. Я помню танцы в крайне консервативном отеле Vendome, где шестнадцатилетняя Глория произвела фурор. Все девчонки пришли в нарядных платьях пастельных цветов, но Глория – Глория сшила свое платье сама, пустив на него тридцать метров темно-синей сетчатой ткани. Топ без бретелек и переднюю часть юбки украшали вышитые стразами звезды. Это было ошеломляющее платье, и мы бы с ней стали королем и королевой бала, если бы не сестра Глории, которая была, пожалуй, самой красивой девушкой в Бостоне в то время. Она пришла в обтягивающем платье из крепа, собранном складками с одного бока, как у кинозвезд, и за это платье нас троих чуть не исключили из школы. Наверное, это и был стиль вамп в своем раннем виде.