Модус вивенди

Он аккуратно поставил меня в ванну, пустил воду, сам забрался следом. И, странно, эта его спокойная размеренная методичность успокаивала, даже убаюкивала.

— Иди сюда, грязная женщина, буду тебя отмывать, — ворчливо позвал он, утягивая меня за собой и уже почти привычно устраивая в своих объятьях.

— Дурак, — упрямо пробормотала я, хотя сама с трудом удержалась от улыбки.

— Она себе всякой х… ерунды понапридумывала, а дурак, конечно, я, — хмыкнул он. — Ты можешь объяснить, где ты всего этого набралась? Я с Чаловым, конечно, не пил и не братался, общался исключительно по службе, но впечатления упертого моралиста и клинического ретрограда он не производил: нормальный мужик, с юмором. Может, конечно, он дома отрывался…

— Игорь! — возмущенно воскликнула я, тут же забыв обо всех своих бедах и проблемах, и отстранилась, чтобы взглянуть ему в лицо. — Как ты можешь о нем так говорить? Он был прекрасным человеком, и он, кстати, совсем не пил!

— Пф-ф! — с таким ехидным скепсисом фыркнул Одержимый, что мне опять захотелось его стукнуть. — Она мне будет рассказывать, конечно, про принципиальную трезвость офицеров. Значит, либо мать, либо сама набралась, и я больше склоняюсь ко второму варианту — ты вообще женщина самостоятельная. Хотя нет, есть еще один вариант, но я очень надеюсь, что это не так.

— Какой вариант? И о чем ты вообще? Чего я набралась и что ты называешь ерундой?

Он пожал плечами, неопределенно повел рукой, потом махнул и все-таки ответил:

— Сложно сформулировать. Я сначала вообще думал, что ты девственница, и полагал, что твоя стыдливость — это следствие неопытности, а теперь уже здорово в этом сомневаюсь. От неопытности не рыдают трагически и голову пеплом не посыпают. Черт, я вообще не ожидал, что ты можешь вот так на ровном месте разреветься!

— Это очень плохо? — смущенно уточнила я.

— Я бы не сказал, просто неожиданно. Ты производишь впечатление очень сильной и решительной женщины, полностью себя контролирующей. Но с другой стороны, это прекрасно сочетается с твоей чувственностью и вполне ее объясняет.

— Я в детстве была ужасной плаксой, — неуверенно призналась я. Вот так, в его объятьях, уткнувшись носом в его шею, ощущая его тепло, поддержку и неожиданное понимание — или, по крайней мере, желание понять, я почувствовала себя гораздо спокойней. Все проблемы вдруг показались… не надуманными, но вполне решаемыми. И, самое главное, почему-то не стыдно было признаться ему в своих слабостях. — Мама говорила, для женщины это нестрашно, главное только — не позволять себе подобного на людях. Она сама была очень чувствительной. А потом она умерла, и я начала учиться терпеть не только при чужих, но и наедине с собой. Думала, что научилась.

— Ладно, со слезами разобрались, теперь давай с причиной. Что это была за чушь про гадости и лицемерие?

— Это нечестно, — вместо ответа проговорила я. — Ты вынуждаешь меня на откровенность, а сам молчишь.

— А кто говорил про честность? — насмешливо хмыкнул он. — Пока я пытаюсь решить остро вставшую проблему. Во-первых, чужие трудности всегда решать проще, а во-вторых, мои отклонения находятся под грифом «совершенно секретно». Ну так что?

— Мне кажется, я поступаю гадко по отношению к тебе, — глубоко вздохнула я. — Сначала надо убедиться в своих чувствах и только потом ложиться в постель, а я совсем ни в чем не уверена, кроме того, что мне нравится с тобой… — я запнулась, опять глубоко вздохнула, пытаясь найти слова. — Я никогда ничего подобного не чувствовала, я совершенно обо всем забываю рядом с тобой, и это ужасно неправильно, когда желания тела столько значат. А про лицемерие дело в другом. Мне очень льстит твое отношение, твое желание, я никогда не думала, что могу вызвать в мужчине подобные эмоции. Думала, что холодная и безразличная, и твои чувства манят необычностью и новизной. И мне кажется, я обманываю тебя, потому что не могу ответить тем же.

— Кхм. А теперь сложи первую часть сказанного и вторую и включи уже свою рассудительность, — усмехнулся он. — Поймешь, что они исключают друг друга. С одной стороны, ты холодная, а с другой — получаешь столько удовольствия, что тебе это кажется неприличным. Хм. Приятно слышать, — после короткой паузы со смешком добавил он.

— Приятно слышать что? — растерянно уточнила я.

— Как — что? Что от удовольствия, которое доставляю тебе я, ты забываешь обо всем.

— Игорь, я не об этом, — опять смущенно вспыхнула я.

— А я — об этом. С чего ты взяла вообще, что ты какая-то не такая, что мужчина не может тебя по-настоящему желать? Ты такая искренняя, что я с трудом себя контролирую, — тон мужчины стал мягким и вкрадчивым, искушающим, а руки начали неторопливо ласкать мое тело. — А уж наблюдать, как ты изгибаешься, кусая губы, в тот момент, когда…

— Игорь! — выдохнула я.

— Вот про что я и говорю, — тихо засмеялся он. — Извини, увлекся. Но ты так и не ответила: сама догадалась, или подсказал кто? Про приличия, я так подозреваю, из той же кучи.

— Сама. А потом мне… подтвердили это подозрение.

— Убью, — ровно, без надрыва; не пригрозил — проинформировал.