Мое безумие

Он наклоняет голову набок и смотрит на меня из-под ресниц. Черный изгиб бровей подчеркивает его глаза.

– Я – Синклер.

Я молча смотрю на него. Я знаю, он ожидает, что я его узнаю. Но нет. Мы с ним никогда не встречались. Не считая прошлой ночи.

– Синклер Монтгомери, – уточняет он.

Это ничего мне не говорит. В ответ я лишь пожимаю плечами. Он закрывает глаза. Его губы сжимаются в ровную линию. Я не знаю его, но боль и досада этого человека очевидны. Я бы рада ему помочь. Но как? Я не могу помочь даже самой себе.

– Ты не помнишь меня, – говорит он. В его голосе нет ни гнева, ни обиды, но в его глазах буйство эмоций. Для меня это уже слишком.

– А я должна?

Его губы растягиваются в грустной улыбке.

– Да. Должна.

Это безумие: кто-то смотрит прямо на вас, и в его глазах мелькают тысячи воспоминаний. Вещи, которые вы даже при самом огромном желании не в состоянии вспомнить.

Безумные и ужасные.

– Ваше имя мне не знакомо, – тихо говорю я. Мой язык как будто слишком велик для моего рта, и все, что я скажу, будет звучать жалко.

Синклер.

Его имя Синклер.

С его внешностью и пристальным взглядом это имя удивительно ему подходит. Он улыбается мне. Улыбка медленно расплывается по его лицу, как будто он знает, о чем я думаю.

– Я знаю, что ты меня не помнишь. Вот почему я здесь, – говорит он. – Нам есть что наверстать.

Это кажется слишком… невероятным. Я еще крепче прижимаю к себе Эвелин.

– Вы меня не обманываете? – шепчу я.

Он наклоняется вперед.

– С тех пор, как мы познакомились, я ни разу не солгал тебе, – заявляет он.

– И давно мы знакомы?

Он сглатывает, и я вижу, как дергается его кадык.

– Два с половиной года.

В моих глазах отражается сомнение. Синклер вздыхает.

– Я знаю, что ты мне не веришь.

– Вы правы, – признаю я. – Не верю. Я здесь уже три года. Мы никогда не встречались.

Синклер хмурится. Его взгляд пару мгновений скользит по комнате и снова останавливается на мне.

– Три года? Ты здесь не три года.

Я, разинув рот, смотрю на него. Я готова твердо заявить, что я права. Кому как не мне знать, как давно я здесь, но, копаясь в воспоминаниях о Фэйрфаксе и возвращаясь к началу, я мало что понимаю. Разве все это было в… 2011 году?

Я начинаю злиться. Какой толк от памяти, если она не работает? Я закрываю глаза и растираю висок. Когда же я снова смотрю на Синклера, его лицо смягчается, как будто он видит кирпичную стену, в которую упирается мой разум.

– Ты здесь всего шесть месяцев.

Меня так и подмывает возразить ему. Мне нужны холодные, неопровержимые факты, но у меня их нет. Три года. Я провела здесь целых три года, и если мы якобы такие хорошие друзья, то почему он не приходил раньше? – спрашиваю я.

– С тех пор, как ты здесь, я стараюсь навещать тебя каждый день. – Его губы сжимаются в ровную линию. – Но каждый раз я получал отказ.

– И ты думаешь, что я в это поверю?

– Спроси любую медсестру. Посмотри вчерашний список посетителей, и позавчерашний, и за день до этого. Ты увидишь мое имя на каждой странице.

Я сглатываю застрявший в горле комок.

Мне никто не говорил ни про какие визиты. Меня душит гнев. Разве не мне самой решать, кто может, а кто не может меня навещать?

– Клянусь, я не лгу тебе. – И прежде чем я успеваю сказать хоть слово, он говорит дальше: – Ты помнишь, что произошло?

Я хмурюсь.

– Вы о чем?

– О твоем прошлом, – прямо говорит он. – Ты помнишь?

Он терпеливо ждет моего ответа. У меня учащается пульс.

– Нет.

– А я помню. – Его голос становится хриплым. – Я могу помочь тебе… если ты не против.

Его предложение и опасно, и соблазнительно. У меня нет доказательств, но я верю, что он знает мое прошлое. Он – его часть.

Я смотрю на стол. Его поверхность покрыта тонким слоем пыли. Я четкими печатными буквами пишу свое имя.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

ВИКТОРИЯ.

Я ничего не вижу. Просто ряд букв, составленных вместе. Этот человек утверждает, что знает меня, и я невольно задаюсь вопросом, что он видит за моим именем.

– Почему вы думаете, что я вам поверю?

– Ты и моя сестра были когда-то лучшими подругами.

– Были?

Он кивает. Видно, что он колеблется.

– До того, как все случилось.

Он больше ничего не добавил. Неужели это все? Я с трудом подавляю в себе желание протянуть через стол руку и, схватив его за воротник рубашки, потребовать, чтобы он выложил все, как было.

Но вместо этого я просто говорю:

– Тогда почему она не приходит?

– Вначале она пыталась, но, как и меня, ее не пускали.

Сколько же людей не смогли увидеться со мной? Был ли на самом деле такой список? Чья это идея, Уэса или моей матери? Или, может, за этим стоят мои врачи?

– Почему ей не разрешали навещать меня?

Он грустно улыбается мне.

– Потому что это она привезла тебя сюда.

В тот день, когда меня привезли в Фэйрфакс, я помню, как захлопнула за собой дверцу машины и, заслонив ладонью от света глаза, посмотрела на здание. Я помню, как схватила с автомобильного кресла Эвелин. Помню, как подписывала документы о приеме и думала про себя, что, если другие здесь для того, чтобы лечиться, то я здесь для того, чтобы отдохнуть.