Мое чужое сердце

Только мы ее никогда не чувствуем.

О том, насколько мне надо спешить

Вскоре это сердце окажется на пути к нам. Прямо сейчас оно все еще внутри несчастного донора, жизнь которого поддерживают аппараты. Тем не менее есть всего около полутора часов, может, два, если повезет, до того, как придут готовить меня к операции. Тут любят, когда все хорошо подготовлено, и, как только сердце извлекут и отправят сюда, поверьте мне, никто время терять не станет.

И есть всякое такое, что я хочу записать до того, как это случится, потому что не смогу писать несколько дней, если не больше, а еще будут разные болеутоляющие и сама боль: меня положат в отделение интенсивной терапии по меньшей мере дня на три-четыре, а в ОИТ нет никакого уединения, и помимо всего этого, возможно, после я стану воспринимать все по-иному. Может, что я думала до операции, покажется и в самом деле далеким, если только я вообще буду помнить, о чем думала. Видимо, не буду. Наверное, к тому времени забуду обо всем, о чем хотела написать.

А писать я собираюсь в основном не про сердце, и может показаться, будто я ухожу в сторону, только мне все равно нужно это сделать. Хочу задокументировать, сколько удастся и как можно быстрее, и, если моя писанина выйдет неряшливой, значит, ей и суждено быть неряшливой.

Просто так иногда бывает. Сначала дни в больнице тянутся так медленно, что каждая минута кажется часом. Потом находят сердце, и все случается разом. Все происходит очень быстро.

Еще о моем друге Эстер, чтобы в том, что я стану писать дальше, было больше смысла

Когда мне было пять лет (почти шесть), Эстер поселилась в нашем доме. Уже тогда она была старой дамой. «Тогда» – это 14 лет назад. Вот как долго я ее знаю. Почти 14 лет. Когда тебе 19, это долгий срок знакомства с кем-либо. Мать послала меня совсем одну подняться по наружной лестнице (оглядываясь назад, думаю, она на всем пути следила за мной из окна) с маленькой корзинкой булочек и запиской, приветствовавшей появление Эстер по соседству.

Мне всегда нравилось, когда приходилось идти куда-нибудь одной, отчего, думаю, все, связанное с Эстер, пошло так здорово с самого начала. Потому что, понимаете, я сейчас думаю об этом и не могу припомнить ни одного другого случая, когда бы выходила из дому на своих двух ножках без надзора матери. Когда самочувствие позволяло и я посещала школу, она провожала и забирала меня. Когда мне нездоровилось, мы целый день проводили вместе, потому что ей приходилось помогать мне с уроками. Во всяком случае, пока я не стала намного старше, но к тому времени я была настолько больна, что, по правде говоря, мне и ходить-то приходилось не много.

Так что в тот момент моей жизни шагать вверх по лестнице представлялось каким-то недостижимым рубежом, и это вызывало полный восторг, не говоря уж о том, что наделяло ощущением самостоятельности и гордости.

На одном пролете лестнице мне пришлось останавливаться дважды. Отдышаться. Впрочем, всего на минутку.

Я постучалась в дверь к Эстер, но она не ответила, и это казалось странным, потому как мы заметили, что она не часто выходит из дому. Дважды в неделю ей доставляли всякие продукты. Позже иногда она наведывалась к врачу или еще куда, но в те первые две недели мы и вправду не видели, чтоб она выходила.

До сих пор я не знаю, была она дома или нет. Всегда было ощущение, что была, только, может, не открывала дверь кому попало. Впрочем, это лишь интуиция. Я ее никогда не спрашивала, так что утверждать с уверенностью не могу.

Подождав некоторое время, я поставила корзиночку перед дверью, и дня через два мы получили от нее записочку со словами: «Благодарю вас», – но не более того.

Мама вообще-то была права, считая, что Эстер странная или с ней что-то не так, но могу точно сказать: мама по-прежнему относилась к новой соседке с сомнением, во всяком случае еще довольно долго.

Так вот, неделю или около того спустя настал мой день рождения – день, когда мне исполнилось шесть лет. Собрались мои двоюродные брат с сестрой, Макс и Ева (они очень шумели и баловались), и две подружки по первому классу, Полин и Жанна. Моя мама, конечно же, а еще бабушка и тетя Бетти, мама Макса с Евой. И все. Но для нас это было большое сборище.

На угощение были хот-доги, свинина с бобами и праздничный торт, и тут я узнаю, что мама решила еще раз достучаться до Эстер и приготовила ей тарелочку с едой.

– Я ей отнесу! – вызвалась я (на самом деле завопила во весь голос), потому как ужасно обиделась, увидев, что мама была уже на полпути к двери.

Разве она не понимала, какой восторг свободы охватывал меня, самостоятельно шагавшую вверх по ступеням? Как она могла лишить меня такого важного момента, когда их у меня и без того было так мало? Я тогда почувствовала, что меня чудовищно не понимают.

– Нет, не трудись, милая, – сказала мама. – Это твой праздник. Оставайся и радуйся ему.