Мое королевство. Бастион [СИ]

«Опять иду в бордель из кабака,
Марая башмаки в дорожной пыли.
Ах, если бы у жен росли рога,
То у моей они б наверно были!»[2]

Барон любил собак, охоту, выпивку, девственниц и не любил посещать Круг. Но при этом всегда оставался верен Алисе и даже отметился в нескольких громких дуэлях, защищая ее честь. Так что вряд ли беспокоил комиссара департамента безопасности и печати без уважительной причины. Ну разве что очень уж сильно перебрал.

Крапивин собрал команду и уже через час мчался на специальном поезде в Шервудский бор. Светало. Золотистый туман расползался между ясеневыми и грабовыми стволами, истончаясь до дымки. Пахло плесенью и грибами. И слегка корицей, как обычно пахнут увядающие листья. Полудюжина пятнистых дрыкгантов переминалась и трясла хвостами и гривами слегка в стороне от железнодорожной насыпи. Под ногами коней крутились пятнистые и рыжие гончие.

Комиссар махнул машинисту и прыгнул в росистый вереск, навстречу медвежьим объятиям барона. Команда слезала осторожно, стараясь не повредить снаряжение.

— Прямо на место поедем, — пыхтел барон. — Мои егеря его охраняют. Я велел не трогать ничего.

И подставил ладонь-лопату, помогая Далю вскарабкаться на прядающего ушами коня.

Если ноги Даля промокли от росы до колен, то Павла умыло росой с ног до головы. Эксперт мог бы отследить на его добротном костюме четыре вида грязи. Сосновые иголки, сухие листики, труху в золотой бороде… Темные круги вокруг глаз — барон не то что дома не ночевал — вообще не ложился.

— Ходил я тут на закате к одной, — пожаловался он, поймав на себе пристальный взгляд комиссара, — а она меня бубликом завернула. Ну, прихватил егерей — и в корчму. А хозяин, гусь, тоже улегся рано. Пришлось вломиться и вразумить, — Эрнарский горестно поскреб винные пятна на груди. — Потом выпили за примирение… А после…

Пахолкам удалось извлечь хозяина из корчмы и развернуть к дому. Но шаткие ноги и нетрезвая голова такие выписывать кренделя заставили, что барона вынесло мимо дороги совсем в другую сторону. Там он попытался прилечь в крапиве, покачался в молочнике: пух и колючки до сих пор цеплялись за волосы. А потом скатился в лог и застрял в буреломе. Егеря кинулись его вызволять, и фонарь…

— Приехали.

Кривая ольха аркой изгибалась над проселком. Кустились по обе стороны крапива и малина с ежевикой, переплетясь напрочь. Над пожелтевшими их кустами веерами поднималась лещина со спелыми орехами.

Справа от дороги колючие плети были надломаны. Словно кабанчик продирался сперва туда, потом обратно. Ветки подсохнуть еще не успели, на колючках местами повисли нитки.

Барон вздохнул, тяжело спешился и поманил Даля за собой. Подудел в рог. Услыхал хриплый отзыв и полез в кусты.

Предусмотрительно придержал Крапивина за рукав, чтобы тот не скатился с внезапно открывшегося склона. Ров не то чтобы был глубоким, но неприятным. Если не знать о его существовании, то запросто можно свалиться и что-нибудь себе сломать.

— Вот тут Герда завыла, как по покойнику. Парни фонарь поднесли и пару веток сосновых подпалили…

Но слова барона прошли мимо Даля. Женщина с золотящимися волосами и в синем платье с горностаевой опушкой лежала вниз лицом, частично скрытая буреломом и сломанным папоротником. Валялась рядом синяя мягкая туфелька, шитая серебром. А по спине женщины шли черные порезы от ножа.

— Не трогайте ничего, — охрипшим голосом сказал комиссар. Фотограф установил свою треногу.

— Кукла это, Даль Олегович, — успокоил Павел. — Ну да, натуральная до дрожи, у меня самого сердце в яйца ушло, чуть не обмочился.

Крапивин потряс головой.

— Серж, засняли? Осторожно переверните.

Эксперт, Пафнутий Ковригин, спустился к кукле с лупой.

— Да нет следов никаких, был бы след — Герда бы взяла, — пробурчал барон, нежно глядя на застывшую на обрыве рыжую. Гончая натянулась струной, но молчала. Может, впечатлившее ее ночью выветрилось уже. Хотя кто их, собак, разберет? Далю всегда больше нравились кошки.

— Ни посторонних ниток, ни волосков, — пробурчал эксперт. — Правда, тут все уже потоптали.

— Это мы потоптали, — вмешался Эрнарский, демонстрируя грязную подошву, идентичную отпечатку на мхе. — Думал, может, помощь нужна.

— Одежда еще не сопрела и трава под ней зеленая, — оповестил Ковригин, приподнимая куклу. — Фарфоровая, дивной ручной работы. Кто ж ее так зверски ножом тыкал?

Он сменил лупу на трость со стальным наконечником и стал раздвигать папоротник и ворошить лесной мусор — так аккуратно, что тот оставался почти нетронутым. Фотограф беспрерывно щелкал, менял пластинки. Магниевые вспышки слепили, шел дым.

— Нет ножа, — пробурчал эксперт и стал кружить по склону в поисках следов. Как на лубке с Наткой Фартовой, сыщицей, истерически хмыкнул Даль.

Кукла напоминала Алису до судороги. Волосы, полуприкрытые глаза, искаженный болью рот. Даль слез и потрогал ее, внушая себе, что это игрушка, а не живая женщина. Хотя какого больного могут увлекать подобные игрушки?