Мое кудрявое нечто (СИ)

– Не вырывайся, полежи так еще немного. Обещаю, я не раздавлю тебя, ни сейчас, ни в первую брачную ночь. Я давно научился управлять всей этой мощью, – хлопаю себя по груди. – Да не такой уж я и огромный.

Провожу кончиком языка между липкими от сна губами, наблюдая, как бегают от неловкости ореховые глазки. Любуюсь ей, пока она не дергается снова.

– Ш-ш, попросил же, не вырывайся. Я имею право немного почувствовать тебя. У меня, знаешь, есть потребности, удовлетворения которых я лишен. Если так пойдет дальше, к нашей первой ночи я забуду, как членом пользоваться. Ты меня вряд ли научить обратно сможешь. Так что тебе не понравится, и у меня упадет самооценка, – привычно болтаю чепуху, наслаждаясь хихиканьем невесты, – и вот тогда мне ничего не останется, только как раздавить тебя, чтобы ты не разнесла по миру весть о моем позоре.

– Ты всегда понимаешь, что говоришь, или анализируешь слова уже после того, как они выпрыгивают из твоего рта? – смеется пухляш.

– А нафига вообще анализировать? Язык нам дан для удовольствий. Скоро ты это поймешь.

– Миша, ты пошлый, – коричневые бровки приподнимаются в смущенном удивлении, а ее лицо утыкается в мою грудь.

– Ты привыкнешь.

Прохожусь ладонью по ее голове, зарываясь пальцами в макушку. Мне давно хотелось это сделать. Волосы мягкие и густые. От них пахнет вишней, словно рядом стоит открытая банка компота. Откуда этот запах? Чем она пользуется? Я должен это выяснить.

– Кстати, я готов читать тебе каждый вечер, если после этого смогу оставаться на ночь в твоей кровати, как сегодня.

Да-да, уже утро. Я впервые в жизни провел всю ночь в кровати с девушкой и не трахал ее. Ночевки с Тиной не считаются, она жена моего друга, а значит не совсем женского пола.

– Ты сможешь.., – она говорит что-то, но я не понимаю, чувствую только жар от ее рта, упирающегося в мои ребра.

– Пухляш, что с твоей дикцией? Думаешь, я по вибрации понимать могу?

– Я позволю тебе почитать мне сегодня, – девчушка поднимает лицо, опираясь подбородком на мою грудь, – если ты будешь делать это в своей комнате, – говорит довольно уверенно. – Вот только я не могу находиться в помещении, где вместо мебели горы тряпья и пыли.

– Это такой намек на уборку?

Провожу пальцами по ее щечкам, балдея от возникшей на лице улыбки вместо привычного непонимающего выражения. Рита кивает и поднимается. Я больше не удерживаю ее. Молодец, пухляш, нашла способ заставить меня навести порядок в комнате.

И эта девушка настолько идеальна, что накормив меня омлетом и свежими кексами, поднимается в мою комнату и руководит процессом уборки. Выношу горы валяющихся на полу и креслах шмоток в подвал, где стоит стиральная машинка. Рита заставляет меня открыть шкафы, вытащить одежду и оттуда, потому как там все навалено так же, как в самой комнате. Снимаю портьеры и выношу ковер на улицу, где хлопаю его. Овчарки застывают напротив, наблюдая за необычным зрелищем. Она заставляет меня сменить белье, вымыть люстру и все светильники, протереть все чертовы поверхности, которых оказалось слишком много. Как заведенный, пылесошу в комнате, мою пол с каким-то приятно пахнущим средством, добавленным в воду. Я даже протираю деревянные стены и все картины, висящие на них.

И этими картинами, написанными мной еще в школе, с пятого по девятый класс, пухляш восхищается, разглядывая каждую с пристальным вниманием. Черт, в натуре, я мог стать шикарным художником. Носил бы беретку. А что, она круто смотрелась бы с моими кудрями. Художник Михаил Коршун – звучит!

Тьфу! Опять хрень в башку забирается.

К трем часам дня я выжат и голоден. Рита решила, если я пообедаю, то решу поспать, и к очистке комнаты не вернусь. Серьезно, даже тренировки даются мне проще, чем гребанная уборка. Зато в моей комнате идеальная чистота, свежесть и уют. Готовлю для нас перекус в виде бутеров с колбасой и кофе. Но Риты нигде нет. Нахожу ее в подвале, где на полу, рядом со стиралкой, валяются четыре кучи. Темное белье, белое и цветное. А вот четвертая куча заставляет живот снова связаться в узел. Пачки презервативов перемешаны с сигаретами, зажигалками и смятыми купюрами, браслетами из приват клубов, где я пропадал с Самойловым. Нафига я хранил их? Тут же валяются какие-то шпильки, пластинки жвачки, пара женских трусиков и помада, даже несколько разных чулок, салфетки с номерами телефонов и именами моих бывших пассий. Мне не просто стыдно, что Рите пришлось увидеть все это, я ненавижу себя за то, что ее невинные пальчики прикасались к этой грязи.

– Я нашла все это в твоих карманах, извини, – тихо говорит она, – я не хотела. Но перед стиркой всегда проверяю.

Девчушка сидит на полу. В ее руках пятновыводитель, которым она брызгает на воротник моей рубашки, вымазанный чьей-то яркой помадой. Черт! Поднимаю ее, подхватив под мышками.

– Прости, прости, – выхватываю рубашку из ее рук и кидаю на пол, – я не подумал. Я не хотел, пухляш, прости. Мне жаль, – поднимаю ее лицо, которое она упорно прячет, за подбородок. – Посмотри на меня, мне жаль, что ты увидела это.