Мое ледяное проклятье

– Ну прости, пушистый, – пробормотала я, чтобы как-то побороть волнение. – Тут зверски холодно, мы с тобой к такому не привыкли. Но так надо, поверь.

– Это последние лет десять! – поморщился мужичок с сиденья напротив, кутаясь в овчинный тулуп. – Раньше нормальная погода была. А как этот в замке на горе поселился, так холодища настала! Хоть, как в давние времена, начинай девственниц в жертву приносить! Может, тогда потеплеет!

– А ты дурь не мели! – шикнула на него толстая жена в необъятной шубе. – Девственниц! Ишь! Где ж их в нонешние времена найдешь?

Я молчала. И действительно помнила Сноухельм другим. Снег в предгорье иногда выпадал рано, но весной таял быстро, а лето радовало жаркой погодой. Раньше в это время только начинала опадать листва и долина казалась усыпанной золотом. Золото в кронах, золото в лужах – я любила такую погоду. Она мне подходила. Осенью волосы не казались такими полыхающе-яркими.

Но все изменилось. Только не десять лет назад, а восемь. Из-за меня. С тех пор, как я сотворила нечто ужасное, погода в долине испортилась, а я ни разу не была дома.

Меня отослали учиться в жаркий южный Тамбул – с солеными брызгами моря, разговорчивыми людьми и строгими нравами. Сначала четыре года закрытой школы магии для сложных девочек, а потом – высшая магическая академия для одаренных ведьм.

Подруги, студенческая жизнь и кот Пэрсик, который появился у меня на втором курсе. «П-э-эрсик», – именно так, растягивая гласную на южный манер, окрестила маленький светло-рыжий комочек моя подруга.

Имя прижилось, Пэрсик тоже. То время было почти счастливым. Родители не хотели, чтобы я возвращалась. Да я и сама ни за что не рискнула бы приехать в Сноухельм, если бы не несчастье, произошедшее в нашей семье, и не моя очередная глупость. Сход лавины унес разом жизнь и мамы, и отца. Женевьев с мужем и маленькой дочкой, которую я еще не видела, остались живы, и я поняла, что не смогу прятаться вечно. Я должна навестить родных и, возможно, заплатить по счетам. Правда, про это думать не хотелось. Ну и заодно сбежать из того места, которое последние восемь лет я считала домом.

На похороны мамы и папы я не успела. Тогда, восемь лет назад, я видела их в последний раз, как и сестру. Сердце сжималось от боли, а еще оттого, что я не могла нормально прочувствовать эту боль. Восемь лет – огромный срок. Двенадцать и двадцать – это два разных человека. Родителей безумно любила та маленькая и глупая Валенси, которая в один миг уничтожила сразу несколько жизней. А вот взрослая Валенси их не знала. Она просто спешила сбежать от человека, который разбил вдребезги ее сердце и не хотел на этом ставить точку. А я так не могла. Должна была умчаться как можно дальше.

Идея вернуться и навестить долину, где я совершила самую большую ошибку в своей жизни, ошибку, которую нереально исправить, казалась здравой. Нужно поставить точки везде, а потом уже думать, как устроить жизнь.

«Несколько дней, – твердила я себе. – Всего несколько дней, чтобы навсегда проститься с прошлым». Впрочем, я не знала, почему еду. Возможно, потому, что съедающее чувство вины за это время не стало меньше.

Экипаж остановился возле станции. Я запихнула сопротивляющегося Пэрсика в меховую переноску, дождалась, когда мне выдадут огромный чемодан на колесиках, и замерла на площади. Я помнила ее совсем другой. В ярких новогодних огнях, сверкающей. А сейчас – огромные сугробы, заледеневшие мостовые… И не скажешь, что до зимнего праздника еще три долгих месяца. Снег и лед стали частью города, потому что не таяли уже восемь лет.

– Давайте мы вас проводим? – предложил словоохотливый мужичок из экипажа, проигнорировав недовольный взгляд жены. – У нас тут улочки узкие, петляющие, немудрено заплутать. Да и темнеет уже.

– Это ни к чему, спасибо. Я сама найду дорогу. Я выросла в Сноухельме.

Взгляд, которым меня окинули, был на редкость удивленным. Да, я не походила на местную жительницу. Зеленые глаза, медные волосы и смуглая кожа. Нет, когда-то я тоже была белокожей, но за годы жизни на побережье насквозь пропиталась южным солнышком, а шубка в пол из меха серебристой паркули только подчеркивала непривычный для этих мест загар. Сейчас я смотрелась как настоящая южанка.

Это и к лучшему. В Сноухельме мало кто связал со мной трагические события восьмилетней давности, но мне очень не хотелось быть узнанной.

Осталось лишь два человека, которые могли рассказать правду. Женевьев молчала восемь лет, хотя, подозреваю, не перестала меня ненавидеть. А Ранион…

С ним все было сложнее.

* * *

Ноги сами несли в нужном направлении. Чемодан стучал по промороженной, тщательно расчищенной брусчатке. А Пэрсик недовольно возился в переноске. Можно было поймать экипаж, но мне хотелось прогуляться. Несмотря на ветер, мороз и колючие снежинки, которые жалили щеки. Вспомнить тихие улицы и прочувствовать на себе то, что случилось с долиной по моей вине.