Мое ледяное проклятье

– Не знаю, почему еще жива, – совершенно искренне ответила я и посмотрела ему в глаза. Это оказалось ошибкой. Даже в темноте был хорошо виден их цвет – неестественно голубой. Очень яркий, колдовской. Никогда у обычного человека не встретишь таких глаз. Они завораживали и заставляли забыть о том, кто мы друг для друга. Ведьма и жертва ее детского проклятия.

Ранион был настолько красив, что перехватывало дух. Его кожа в лунном свете казалась серебряной, а тени от длинных ресниц расчертили бледные щеки. Длинные волосы, в которые были вплетены украшения из сосулек, лежали на плечах. Он действительно стал воплощением коварной ледяной стихии – такой же холодный, безжалостный и лишенный возможности любить.

Сердце сжималось от осознания того, что это я сделала его таким. Уничтожила живую красоту, веселый нрав и создала думающую и разговаривающую ледяную статую с невероятной магической мощью. Почему я до сих пор жива? Он должен был убить меня сразу, едва я появилась в Сноухельме. Ну или когда попыталась сбежать. Но я до сих пор стояла рядом с ним, разговаривала и дышала. И не могла понять – почему.

– Так почему я еще жива, Ранион? Может, действительно лучше закончить все это сейчас? Ты мучаешь меня… Но, кажется, и сам мучаешься вместе со мной.

– А может быть, мне нравится мучиться вместе с тобой? – спросил он и качнулся ближе. Снова стало холодно. А когда его ладонь скользнула по моей щеке, я задрожала. – Так я чувствую себя почти живым. И у меня появляются желания…

– Какие?

– Которые не дают тебя убить.

– Например? – сглотнув, спросила я и почти не удивилась, когда Ранион склонился ко мне и накрыл мои губы своими, ледяными. Вряд ли я выживу после такого поцелуя. Холод пробрал до костей, когда руки Раниона заключили меня в объятия, а температура воздуха вокруг, казалось, упала еще на десяток градусов. Дыхание перехватило, а губы онемели. Поцелуй обескураживал. Соотношение льда снаружи и непривычного, зарождающегося жара внутри заставляло сходить с ума. Я не поняла, в какой момент его ледяные губы перестали обжигать холодом и отогрелись. Или это мои замерзли настолько, что я перестала чувствовать? Меня словно пронзило током, когда язык Раниона настойчиво скользнул между моих зубов. Я выгнулась навстречу, прижимаясь к ледяному телу и не замечая, как снежинки вокруг нас снова закручиваются в вихрь.

Ранион целовал меня настойчиво, заставляя покоряться ударам языка и смелым губам, а когда слегка прикусил мою нижнюю губу, я вздрогнула и поняла, что просто схожу с ума от ледяных прикосновений.

Когда я почти перестала соображать, Ранион внезапно отпрянул, уже во время движения растворяясь в снежной буре и снова превращаясь в сумасшедшую стихию. На секунду я опять потерялась в пространстве, а потом снег исчез, и я оказалась наедине с тихой зимней ночью и горящими после поцелуя губами. Я не понимала, что сейчас произошло и хорошо мне или плохо. Может быть, я уже замерзла, и именно поэтому мне тепло несмотря на то, что температура воздуха осталась прежней?

Я прикоснулась рукой к припухшим губам. Холодные, но ничего похожего на обмороженную отметину, которую ледяной оставил на моей шее в примерочной.

Глава 8

Ее губы были горячими. Нет. Просто огненными. Они отогревали и плавили не только мою кожу, заставляя захлебываться в неизведанных ощущениях, но и сердце. Мне было тепло. Впервые за долгие восемь лет мне было тепло. Нереальное, давно забытое ощущение, которое до духов тьмы напугало.

Бросив Валенси на морозе, я позорно сбежал, чтобы теперь носиться над городом словно угорелый и пытаться разобраться в себе. На короткие мгновения показалось, будто проклятье отступило. Я чувствовал жар, растекающийся от ее губ по моему телу, я хотел сжимать ее сильнее, ведь эти прикосновения дарили тепло…

А потом я испугался. В том числе из-за того, что могу израсходовать свою личную батарейку слишком быстро. Стало страшно от мысли, что, забирая тепло, я убиваю Валенси. К этому я оказался не готов. Она была мне нужна. После этого поцелуя – еще нужнее, чем я думал раньше. А это означало лишь одно. Оставлять Валенси на морозе нельзя, но и вернуться за ней я сейчас не мог. Слишком сильными были впечатления от нашего поцелуя. Я отвык от таких разрушающих эмоций.

Без стука распахнул окно в знакомую спальню. Женевьев не изменила себе и с мужем делила ту же постель, на которой я лишил ее невинности. Даже убранство комнаты осталось прежним. Я нахально уселся на подоконник, подождал, когда закончит орать проснувшийся Дэвид, и обратился к открывающей от возмущения рот Женевьев.

– Мне нужна твоя помощь. Точнее даже не мне… – начал я издалека.

– Ранион, ты вообще сдурел?! Убирайся из моей спальни! – подал голос Дэвид, который в последнее время как-то осмелел.

– Твоего тут только тапочки, – отмахнулся я и обратился к Женевьев: – Жен, я скотина. Я оставил Валенси тут недалеко, в лесу. Забери ее, пожалуйста, а то она замерзнет.

– Ты совсем сбрендил? – подозрительно уточнила она, не торопясь, впрочем, вылезать из кровати.