Мое обнаженное сердце

В результате, так и не создав труда, в котором была бы последовательно изложена его эстетическая теория, Бодлер успешно пользовался ею; казалось, будто он сочинял ее на ходу, но она самым естественным образом вытекала из его незаурядной личности, его опыта и предпочтений. В итоге родилось уникальное явление: более чем за полтора века эстетические воззрения Бодлера ни разу не были всерьез оспорены ни одним специалистом в области искусств. Разумеется, если попытаться воссоздать его эстетику, мы наткнемся на противоречия – по большей части кажущиеся или вызванные тогдашней неполнотой эстетического словаря. Многие явления тогда еще были внове или вовсе не существовали и были подмечены как тенденция только Бодлером. Пример: Всемирную выставку 1855 года освещали более тридцати критиков. Скромно представленное на ней китайское искусство все либо обошли молчанием, либо обозвали уродством и безобразием, поскольку судили о нем с классической, римско-греческой, а по сути неоклассической точки зрения. Бодлер оказался единственным, кто назвал его «одним из примеров вселенской красоты». При всей противоречивости своей натуры он обладал безошибочным чутьем.

Вот что он писал по поводу теорий: «Я не раз пытался, как и все мои друзья, замкнуться в некоей системе, чтобы проповедовать там в свое удовольствие. Но система – своего рода проклятие, которое толкает нас к постоянному отречению; нам все время приходится измышлять другую, а жестокое наказание за это – усталость. Моя система всегда была прекрасна, пространна, вместительна, удобна, особенно опрятна и вылощена – по крайней мере, казалась мне таковой. И всегда какое-нибудь стихийное, неожиданное проявление всеобщей жизненной силы опровергало мою ребяческую и уже устаревшую науку, жалкую дочь утопии. Напрасно я перемещал или расширял критерии, они всегда отставали от вселенского человека и никак не могли угнаться за многообразной и многоцветной красотой, которая движется по бесконечным спиралям жизни. Беспрестанно обреченный на унизительную перемену убеждений, я наконец решился. Желая избежать этого отвратительного для меня философского отступничества, я горделиво смирился со своим скромным уделом – удовлетворился чувством, вернулся к прибежищу безукоризненной наивности».

Остроты и свежести взгляда он не утратил даже незадолго до смерти, даже после того, как, по предположению исследователя творчества Бодлера Клода Пишуа, «уже отчасти перестал быть собой» (ему было «странное предупреждение» и он «почувствовал веяние слабоумия, осенившего его своим крылом»). В «Наброске книги о Бельгии», в этом яростном памфлете, он вдруг забывает о ненависти и с наивным, почти детским восхищением пишет о своем открытии, об архитектуре барокко, называя этот неизвестный ему стиль то «иезуитским стилем», то «стилем XVII века» – просто потому, что в эстетике того времени название «барокко» еще не существовало. Вот почему в книгу, которой предстояло стать сборником критических статей и эссе Бодлера, включены его «Дневники», а также отрывки из недописанной книги «Бедная Бельгия!» – эстетическая система Бодлера была отнюдь не плодом досужего, абстрактного конструирования, а непосредственно вытекала из всего богатства его личности, сотканной в том числе и из множества противоречий. Он и сам понимал это, а потому написал в альбом одному из своих друзей, Шарлю Асселино: «Среди прав, о которых говорили в последнее время, есть одно забытое, но в проявлении которого заинтересованы все, – это право противоречить самому себе». Эта же мысль встречается и в других местах.

Кстати, по поводу его «Дневников». Дневниковых записей как таковых Бодлер никогда не вел, исключение составляют некоторые места из «Записных книжек» и «Гигиены». «Мое обнаженное сердце» с самого начала задумывалось им именно как предназначенная для печати книга, в которой он принял вызов, брошенный когда-то Эдгаром По в «Маргиналиях»: «Если какому-нибудь честолюбивому человеку придет фантазия разом перевернуть весь мир с помощью человеческой мысли, человеческого мнения и человеческого чувства, ему предоставляется прекрасный случай. Прямо перед ним беспрепятственно открывается дорога, ведущая к бессмертной славе. В самом деле, ему будет довольно написать и опубликовать очень маленькую книжечку. Название ее будет простым – несколько вполне ясных слов – “Мое обнаженное сердце”. Но эта книжечка должна сдержать обещания, данные ее названием. <…> Однако трудность в том, чтобы написать ее. Ни один человек не смог бы ее написать, даже если бы осмелился. Бумага съежится и загорится от малейшего соприкосновения с его пылающим пером».