Мое обретение полюса

Вооружившись спартанским мужеством, Мане решила нарушить этот вековой обычай. Друзья были добры к Мане, однако теперь, когда она бросила вызов, ей не приходилось рассчитывать на чью-либо помощь. Как бы жестоко ни поступил с ней Иква, каким бы безнадежным ни казалось ей такое предприятие, Мане вспомнила о первом муже и решила идти к нему со своими несчастными детьми — детьми от другого отца, идти, чтобы просить Иква принять их как своих собственных, а ее взять вспомогательной женой, то есть служанкой, что означало попасть в унизительное положение, связанное с непосильным трудом. В этой решимости, оценить которую могут только те, кто знает, сколь бессердечны и неумолимы могут бить в подобных ситуациях эскимосы, Мане проявила свои удивительные качества: неукротимое мужество, настойчивость и почти нечеловеческое, присущее разве что ездовым собакам Севера упорство, именно такое упорство, которое позднее позволило двум моим спутникам — Этукишуку и Авела — вместе со мной достичь Северного полюса.

Я восхищался мужеством Мане и обещал помочь ей, хотя миссия по воссоединению этой пары казалась мне едва ли выполнимой. Мане отправилась к Иква не с пустыми руками, у нее было кое-какое имущество — несколько собак, связки шкур и шесты — ее домашняя мебель. Мы вскоре достигли стойбища, где нам предстояло проститься с Мане. Героическая женщина и двое ее ребятишек униженно направились к жилищу Иква. Тот охотился, и его жена, которая выжила Мане, — толстая, необщительная личность — вышла нам навстречу. Рыдая, Мане рассказала о своем бегстве и попросила приюта. Женщина слушала с бесстрастным лицом, затем, не произнеся ни слова, повернулась к несчастной спиной и вошла в дом. А нас за то, что мы волей-неволей сыграли в появлении Мане какую-то роль, она смерила выразительным холодным взглядом.

Тогда Мане обратилась к другим жителям стойбища. Те выслушали ее, и их простодушные лица озарились огоньком сострадания. Вскоре я увидел, как в ее честь приготовили горшок дымящегося вареного мяса. Это был настоящий праздник, в котором нас тоже пригласили участвовать, но мы под благовидным предлогом отказались. Несмотря на то что Мане нарушила закон племени, эти люди, одновременно жестокосердные и нежные, признали величие материнской любви, которая заставила Мане ослушаться, и приняли ее. Несколько месяцев спустя, когда мы вернулись в то же стойбище, я встретился с самим Иква. Хотя он и не поблагодарил меня за то, что я невольно способствовал воссоединению его с Мане, но все же взял ее к себе, и по соседству с его иглу стояло новое, в котором жили мать и ее дети.

Мы продолжили свое путешествие. Вскоре шквал засыпал палубу шхуны снегом, и мы, спасаясь от мороза, поспешили завалиться на койки. Ночью шхуна увеличила ход, и, когда в четыре часа утра мы снова вышли на палубу, лучи августовского солнца показались нам по-настояшему тяжелыми.

Мы миновали потрепанные штормами и льдами утесы мыса Парри и вошли в пролив Вальсунн. На золотистой поверхности моря, усеянной ледяными островками алебастрового или ультрамаринового цвета, пускали фонтаны киты, плескались моржи. Мимо нас проносились большие стаи гагарок.

Ветра почти не было, но двигатель увлекал судно вперед со скоростью, как раз позволявшей нам полюбоваться великолепными видами. В полдень мы очутились в заливе Инглфилд, неподалеку от Итиблю, где встретили сильный противный ветер и лед, которые вынудили нас соблюдать осторожность.

Здесь мы намеревались заручиться помощью проводников-эскимосов, чтобы поохотиться на оленей-карибу в Ольрик-фьорде. Покуда шхуна маневрировала, выбирая удобную стоянку в струе течения мористее Канга, мы спустили вельбот и отправились в Итиблю, чтобы кое о чем порасспросить эскимосов. Мы вымокли до нитки, потому что невысокие, но беспорядочные волны раскачивали вельбот с борта на борт и окатывали нас ледяными брызгами.

В местечке отыскалась только одна женщина, несколько ребятишек и около десятка собак. Женщина оказалась порядочной болтушкой, которой не терпелось наговориться всласть. Она рассказала нам, что ее муж и другие мужчины отправились охотиться на оленей-карибу, а потом удивительной скороговоркой, не дожидаясь вопросов, продолжала выкладывать все новости племени, накопившиеся за год. Затем, переведя дыхание, словно вынырнувший тюлень, она перешла к новостям предыдущих лет, а там и к истории племени. Мы вернулись к вельботу, и женщина не смогла отказать себе в удовольствии сопровождать нас до берега.

Не успели мы сделать несколько шагов, как она внезапно вспомнила, что должна попросить нас кое о чем. Не дадим ли мы ей несколько коробков спичек в обмен на бивень нарвала? Мы были рады услужить ей, и пригоршня конфет завершила сделку. Ее сынишка приволок два бивня, каждый футов восемь длиной и стоимостью в полтораста долларов. Не найдется ли у нас ножа? Конечно! В придачу, в качестве доказательства нашей щедрости, пошла оловянная ложка.