Мое обретение полюса

Я никогда не забуду тот ужасный час. Я никогда не забуду тусклый пейзаж, окружавший нас, тусклое небо над головой, ту вызывающую тошноту черноту на западе, бесконечные пространства серого или мертвенно-белого снега, которые словно проникали в душу, порождая в ней сумрак. Я не забуду зловещего, тоскливого, ужасного ветра, несущего на своих крыльях террор арктического шторма. Яникогда не забуду печальную группу людей — кошмарную картину отчаяния, словно олицетворяющую поражение человека, конец его устремлений в тот час, когда победа уже так близка. Авела, изможденный полуголодным существованием человек в истрепанных мехах лежал на нартах, сломленный, лишенный мужества. Мне до сих пор слышатся его прерываемые рыданиями слова, я, как сейчас, вижу слезы, катящиеся по его пожелтевшему, изборожденному морщинами лицу. Я вижу Этукишука, с вожделением смотрящего на юг, мрачного, исхудалого, тяжело вздыхающего по дому, по своей возлюбленной Аннадоа, которая осталась там и которую, как я догадывался, он уже не чаял увидеть.

Момент был критический. До сих пор — а шла уже вторая неделя апреля — мы, находясь на пределе человеческой выносливости, крайним напряжением воли вынуждали наши натруженные ноги двигаться вперед. Вопреки ветру, который дул нам прямо в лицо, пронизывая до костей, высасывая энергию и тепло из нашей плоти, мы настойчиво продвигались к цели, испытывая нестерпимую боль в груди от каждого вдоха. Несмотря на все растущее отчаяние, я подбадривал своих спутников как только мог, заставил их поверить в то, что наша цель постоянно приближается к нам, поддерживал в них веру в близость земли, каждый день я опасался того, что наконец-то наступило, — полного истощения духовных сил.

— Unne singro ashuka (Да, уж лучше умереть).

— Awonga up dow epuksha (Вчера я тоже чувствовал себя так), — сказал я сам себе. Внезапное угасание сознания, подумал я, действительно может дать благословенное облегчение. Но до тех пор пока во мне теплится жизнь, пока не исчерпались доведенные до предела силы, я решил продолжать путь. Каким бы отчаянным ни было мое собственное состояние, какие бы адские муки ни терзали меня при виде отчаяния моих спутников, я снова воспрянул духом. Неужели мы должны потерпеть неудачу теперь, после стольких мытарств, теперь, когда цель так близка?

Полюс находился всего в ста милях от нас. Его достижение казалось делом почти совершенным.

— Завтра станет лучше, — настаивал я, пытаясь изобразить на своем лице улыбку. — Веселее!

Я простер руку в сторону полюса, загнул пять пальцев один за другим, пытаясь довести до сознания товарищей мысль, что через пять ночевок «Большой гвоздь» будет достигнут, и тогда мы повернем назад — я указал направление к дому.

— К дому, к своим любимым и обильной пище, — сказал я.

— Земля пропала, любимые потеряны, признаки жизни исчезли.

— Я буду возвращаться, я не понимаю погоду и небо. Очень холодно, — сказал Авела.

— Давай пройдем еще немного вперед, — умолял я. — Чуточку дальше.

— Я не понимаю солнце, — сказал Этукишук.

Он жаловался так каждый день — одинаковая длина дневных и ночных теней озадачивала его. Когда солнце перестало прятаться за горизонт, эскимосы лишились возможности определять направление. Они растерялись в этом лишенном земной тверди бездушном мире, в котором все — погода, небо и солнце — превратилось в тайну.

Мне была известна храбрость моих спутников. Я был уверен в их преданности. Если бы мне удалось облегчить их душевные страдания — я был убежден в этом, — они смогли бы взять себя в руки и найти в себе новые силы. Я ласково заговорил с ними; я рассказал им о том, что мы уже совершили, что они были добрыми, хорошими людьми, что их родители и любимые станут гордиться ими, что мы не должны сдаваться, так как это дело чести.

— Полюс близок, — сказал я.

— Нехорошо быть все время на льду. Болят кости, — ответили они.

Тогда я сказал:

— Лед ровный, снег хороший, небо ясное. Великий дух с нами. Полюс близок!

Авела печально покачал головой. Однако я заметил, как он вытер слезы.

— Вставай, пройдем еще немного вперед, — продолжал я. — Если считать с завтрашнего дня, через два месяца мы вернемся на землю эскимосов.

— Наконец-то. Тогда можно будет смеяться, — сказал Авела. — Там мы встретимся с отцом и матерью и с маленькими женами!

— Да, через два месяца будет и вода, и мясо в изобилии, — поспешил ответить я.

Этукишук пристально посмотрел на меня. Его глаза засияли.

Покуда я говорил, мое собственное настроение улучшалось, и безразличие уступило место энтузиазму. Я почувствовал, как пламень, пожиравший меня долгие годы, разгорелся с новой силой. Цель была близка, оставался всего один шаг до вершины моего честолюбия. Я быстро заговорил. Эскимосы слушали меня внимательно. Медленно, но верно мое воодушевление стало передаваться им. Никогда мне не приходилось проявлять столько красноречия, говорить столь страстно.

Этукишук схватился за свой бич.

— Давай, поехали, — сказал он.

Авела с решительным, но мрачным выражением лица выпрямился и закричал на собак: «Хук, хук, хук», а затем сказал нам:

— Поехали!