Мое особое мнение

Противостояние 93-го года – системный конфликт, причем даже более, чем верхушечное противостояние «парламент – президент». Это история столкновения интересов различных политических структур и партий, которые представляли различные интересы различных слоев населения. Прямое противостояние президента и парламента – лишь внешнее проявление этого конфликта. Может быть, очень жесткое проявление. Это – продолжение революции, попытка Термидора, контрреволюционного мятежа. И в других странах в другие эпохи было то же самое. Это, конечно, не простое столкновение амбиций отдельных личностей.

Страдают всегда люди, которые защищают ту или иную сторону на поле боя. Защищают по разным мотивам. Будем считать, что все защищали искренне. Они вышли защищать те идеалы, которые казались им правильными. Им пусть земля будет пухом. А что касается власти, то я думаю, что об этом еще будут говорить.

Мы всё еще слишком близко к октябрю 93-го. Мы еще участники, свидетели, мы еще не оправились от той трагедии, которая произошла четверть века тому назад. И воспоминания мальчика, который под пулями в центре Москвы отползает через лестницу к своей квартире, – это травма на всю жизнь. Он детям своим, этот мальчик, которому тогда было 10, а сейчас 35, будет рассказывать, а те еще будут рассказывать внукам. Вот какой у нас задел.

Часто можно услышать, что события октября 1993 года загубили перспективы парламентаризма в России. Но в истории вообще нет ничего линейного – скажу это как бывший историк, хотя бывших историков, как и чекистов, не бывает. На самом деле это был вопрос соотношения. Я говорил и тогда – чем вызвал недовольство президента Ельцина, – что это был государственный переворот. Но эта ситуация была неоднозначная, и по гамбургскому счету было ясно, что Ельцин более «травояден» по отношению к обществу, чем «плотоядные» Руцкой и Хасбулатов. И я до сих пор так думаю.

За то что в момент этого госпереворота у нас в прямом эфире были Хасбулатов и Руцкой, я потом получил от президента, скажем так, укоризну. Прошло три месяца, Ельцин нас собирает в Кремле, меня сажают напротив него. И тут он с места говорит: «Ну как не стыдно, «Эхо Москвы»?! «Поднимайте самолеты, бомбите Кремль…» Ну как вам не стыдно?!» И я понимаю, что меня сейчас тут будут просто вязать. Начинаю что-то лепетать: «Борис Николаевич! Вы же понимаете, что это наша работа!» Он произносит так язвительно: «Работа! Работнички. Ну, работайте…» И впоследствии Ельцин каждый раз встречал меня словами: «Работничек пришел!»

Ельцин

В мае 1999 года тогдашний руководитель Администрации президента Александр Стальевич Волошин позвал меня попить чайку и поинтересовался: как я отношусь к перспективе добровольного ухода Ельцина от власти? Я сказал: обсуждать нечего, этого не может быть никогда. В декабре, когда Борис Николаевич действительно передал полномочия Путину, я оказался, мягко говоря, не прав. Зная Ельцина, я даже представить себе такое не мог. Оказывается, я его плохо знал. Он, как император Диоклетиан, ушел сажать капусту. В жизни бы в это не поверил.

Мне с ним приходилось общаться, но не часто – особенно в последние годы. Дед, как его называло окружение (как и Горбачева, кстати), очень болел. Вот с семьей его я пересекался нередко, и внучка Бориса Николаевича работала у нас, под другой фамилией.

«Дедом» Ельцина, поскольку мы не являлись окружением действующего президента, не называли. Вот когда Борис Николаевич ушел в отставку, мы уже могли себе это позволить. А я себе не мог этого позволить, даже будучи в президентском пуле и работая с Ельциным девять лет – с 1991 по 2000 год. На «Эхе Москвы» мы его называли «Бен» – Борис Николаевич Ельцин, Бен. Иногда, вспоминая «Остров сокровищ», – «Бен Ганн».

Ельцин – безумно интересная личность, и про него никто еще толково не написал. Провинциальный член Политбюро, плохо образованный, но нюх на правду-неправду, справедливость-несправедливость у него всегда был хороший, своеобразное чувство юмора – такой Куинбус Флестрин, как лилипуты называли Гулливера, что означает «Человек-Гора». Ельцин – действительно историческая фигура, и очень жалко, что его с нами больше нет, потому что это был человек, чье присутствие сказалось бы благотворно на современной российской политике. Он как камертон, забытый в шкафу, – все равно звук по нему, когда надо, сверяют, и если бы он был жив, может, история последних лет пошла бы по другому сценарию. Я сомневаюсь, чтобы в присутствии живого Бориса Николаевича Владимир Владимирович позволил бы себе, например, так изменить политику Российской Федерации в отношении Украины.