Мое поколение

— Нет, ничего. Тут близко. — И Рябинин протянул руку Алеше. — Так будем вместе бороться, Алеша Гайдаш? Так что ли?

— Так. Только вы не отступайте.

— Хорошо, я не отступлю! — засмеялся Рябинин. — Борьба до последней капли крови.

— Да, до последней.

Рябинин быстро взглянул на Алешу: у мальчика были крепко сжаты губы, а на острый подбородок легла короткая и глубокая черта.

— Нет, только без крови, — пробормотал тогда Рябинин и, опираясь на костыли, пошел к калитке. Вдруг он остановился и закричал: — Алеша!

Тот подбежал.

— Смотри! — Рябинин поднял костыль вверх и показал: — Смотри! А!

Алеша недоуменно посмотрел вверх: небо, дрожащие звезды, луна.

— Ну?

— Луна… А? — Лицо Рябинина осветилось тихой, счастливой улыбкой. — Вечер-то какой, а? Весной пахнет, — он потянул носом воздух. — Пахнет.

— Буза-а! — удивленно пробормотал Алеша, пожал плечами и пошел по улице.

Несколько раз он все-таки невольно подымал глаза вверх: в небе висела и чуть покачивалась медная луна. Казалось, что она позванивает, ударяясь о плотную твердь ночного неба. Алеше вспомнилось, как мать по праздникам до блеска начищала медный поднос и вешала его на стену около самовара в парадном углу.

«А скоро пасха, — подумал он. — Ну и пусть!»

Он пошел в школу, чтобы получить знания, — знания, нужные ему. Зачем — нужные? А это, товарищ Рябинин, Алеша сам знает — зачем. Но вместо учения ему придется, кажется, заняться войной. Иль это и есть вся наука? А физика? Алгебра? Но Ковалева нужно сокрушить.

Под ясным лунным светом белые хатки казались голубыми, а голые тополя серебряными. В воздухе действительно пахло весной, но Алеша смотрел на все это равнодушным взором.

3

Любопытный мирок открывался перед Рябининым в пропитанных дезинфекцией сырых стенах школы: любопытный и малознакомый.

В записной книжечке появилась еще одна запись:

«Мой новый друг, т. Алексей Гайдаш, пятнадцатилетний человек, называющий луну — бузою».

Эта заметка стояла непосредственно и нарочно под старой, 1919 года:

«Первые строчки Васина нового стишка:

В эту лунную ночь и жить веселей,
Умирать веселей и рубать веселей».

Рябинин перечел эти записи — старую и новую — и вдруг подумал:

«А что я знаю о Луне? Спутник Земли. Так. Еще что? Бывают затмения. Еще что? Луна справа — к счастью. Все? Да, все. Алеша, вероятно, больше знает».

Рябинин теперь еще чаще бывал в школе. Он ходил иногда на уроки, на заседания школьного совета, прислушивался к ребятам, педагогам и чувствовал себя спокойно, хотя и временно, бивуачно.

Сейчас он затеял перевыборы старостата. Он хотел провести это по всем правилам: с объявлениями, со столом, покрытым красной скатертью, с торжественно нахмурившимся президиумом, с ораторами, которых хотя и не видно из-за трибуны, но которые тем не менее нарушают регламент. Несколько дней он возился, организовывал это собрание, и вот оно наконец бурлит в зале, шумно рассаживаясь на скамьях.

«Детвора!» — улыбнулся Рябинин, и эта улыбка относилась к нему самому, к большому, взрослому парню в кавалерийской шинели, путающемуся с детворой.

Он позвонил в большой звонок, которым предварительно обзавелся.

— Товарищи! — начал он с невыразимой серьезностью. — Вы собрались здесь, молодые хозяева молодой школы, затем, чтобы избрать свое самоуправление. Я учился в церковноприходской школе. К сожалению, у нас не избирали самоуправление. А то бы я заявил отвод нашему попу. Он меня пребольно драл за ухо.

Собрание ответило звонким детским смехом.

— К сожалению, ваш старостат, — продолжал Рябинин, — работал плохо.

— Да вовсе он не работал! — закричали из зала.

— Ну, я с этим спорить не буду, — ответил Рябинин и опять весело засмеялся.

«А мне бы педагогом быть!» — мелькнуло у Рябинина. Он вспомнил приходскую школу, пьяненького рыжеватого попика, обучавшего их премудростям науки.

— Век живи, — говорил попик, ласково, но больно дергая Степку Рябинина за ухо, — век учись, а все помрешь ты дураком, скот.

«Неужели дураком и помру?» — подумал Рябинин и вслух сказал собранию:

— Итак, приступим! Давайте изберем президиум для ведения собрания. Намечайте кандидатов, ребята!

Что случилось? Рябинин даже сообразить сразу не может. Взвился над залом такой шум, что у него в ушах зазвенело. Все сорвались со своих мест и начали выкрикивать кандидатов. Каждый боялся, что его не услышат, и, надувшись, раскрасневшись, приложив ладони рупором ко рту, повышая голос до визга, старался изо всех сил. Некоторые быстро объединились в группы и хором кричали имена своих кандидатов.

«Надо было со списком прийти», — упрекнул себя Рябинин. Но он не ожидал от детворы таких страстей.

Шум оборвался сразу: выкричались. Все с любопытством ждали, что же родилось из шума, что поймал на карандаш Рябинин.

— Гайдаш, Ковалев, Дроздович, — стал читать фамилии, которые успел услышать, Рябинин. — Лукьянов, Пышный, Бакинский, Сиверцева, Воробейчик.

Он неумышленно поставил фамилии Гайдаша и Ковалева на первые места, — так, просто все время думал о них. Ведь не будет же тут особой борьбы? Какая детям разница — Гайдаш или Ковалев?