Мое поколение

Мужик медленно пожевал губами и лениво позвал:

— Панкра-ат!

— Чего, папаша? — отозвался бас.

— Покажи им дорогу.

И прежде чем ребята поняли, в чем дело, к ним вышел высокий парень с двумя мохнатыми собаками.

— Пошли! — мрачно сказал парень.

Собаки прыгали около него рыча.

— Куда?

— Та вже пойдемте…

Мальчики покорно пошли за ним. Прошли улицу, огород, мост через речку. Село осталось сзади. Свет месяца на церковном куполе. Вот и дорога. Парень остановился. Собаки лизали его жирные чоботы.

Он поднял кнут и показал на дорогу. Голубая, она падала вниз. Ковбыш посмотрел туда: ни огня, ни пахоты.

— А мы не пойдем, — сказал он глухо.

— Та нет, пойдете!

Ребята поправили мешки за плечами и пошли. Они шли молча, не оглядываясь. Теперь только чувствовалось, как устали они за день. Ноги просто никуда не годились. На повороте дороги ребята разом обернулись: Панкрат стоял еще на косогоре, широко расставив ноги. Месяц мягко освещал его.

Становилось зябко. Алеша надел куртку, Ковбыш — отцов пиджак. Пиджак был тесен ему, потрескивал на лопатках.

Обнявшись, они пошли дальше. Они шли молча и в ногу. Алеша крепко держал Ковбыша за пояс. Так, обнявшись, они шли по вспыхивающей голубыми искрами дороге.

— Это камни, — тихо сказал Ковбыш, и Алеша понял его: это луна зажигает гальку, и та поблескивает. Это камни. Они хрустели под ногами.

Большое небо дрожало над их головами. Все было непрочно и обширно: мир, ночь, дорога, мальчики на ней. Обнявшись, они шли сквозь ночь своей дорогой. Мальчики, им вместе тридцать один год.

— Костер! — радостно закричал Ковбыш и показал Алеше: в стороне, в полуверсте от них, полыхал большой костер.

— Пойдем? — спросил Ковбыш.

— Прогонят! — мрачно возразил Алеша.

Он никому теперь не верил. Он крепко схватил Ковбыша за пояс: верна только дружба. Парня с парнем. О Тасе он не вспомнил.

— Все равно пойдем, — сказал Ковбыш.

Они свернули с дороги и пошли на огонь. Скоро им навстречу забрехали собаки.

— Кто идет? — закричал от костра испуганный детский голос.

— Свои, — ответил Ковбыш.

— Кто свои?

— Из города. На заработки. Уйми собак-то…

Они ближе подошли к костру. Теперь было видно: вокруг огня сидело и лежало человек шесть ребят. В стороне стреноженные лошади жевали траву.

— Что, беспризорники? — спросило сразу несколько голосов.

— Нет, на шахты идем, — ответил Ковбыш. — Мы дальние, — и толкнул Алешу в бок.

— А откуда дальние?

— Из Брянска. Леса Брянские знаете?

— Слыхали… — неуверенно ответили от костра. — Лешие, значит?

— Как есть лешие, — согласился Ковбыш. — Вот с дороги сбились. Можно с вами ночь переночевать?

Ребята пошептались между собой, искоса поглядывая на лошадей.

— Та ладно! Ночуйте! — наконец, сказал старший. — Только, если что, мы крикнем. В хуторах слышно.

— Мы не босяки, — успокоил Ковбыш, — мы на шахты… Голод у нас.

— А все к нам, все к нам! — колюче, как взрослый, сказал рябой паренек в большой шапке.

Алеша снял мешок и куртку. Куртку расстелил на земле около костра и лег на нее. Мешок положил под голову.

От костра тянуло дымом. Алеша закрыл глаза, и ему показалось, что он дома, а мать раздувает самовар. Звенят на столе чашки. Вспомнилась Тася. Алеша удивился: почему он так мало думает о ней? Он хотел представить себе ее тоненькую фигурку, но не мог, видел только оборочки беленького платья, потом бант в белокурых волосах, чулочки. Потом все это смешалось в невообразимой путанице.

Валька вспомнился ему отчетливей.

«Вот бы Вальке здесь… Ночь… Костер. А? Какие стихи!» — Он хотел представить себе Вальку с мешком за плечами и засмеялся.

Ветерок дул в лицо. Алешу обдало дымом. Он закашлялся и открыл глаза. Ковбыш лежал рядом. Ребята вытаскивали из золы картошку. Они втыкали в картофелину палочку и вертели перед собой. На картофелине медленно гасли искры.

«Валька сказал бы: «Бежин луг», — подумал Алеша.

Ему самому казалось, что вся эта колеблющаяся в дыму картина не явь, не действительность, а вычитана из книжки, из любимого Горького или из «Бежина луга».

«Они о ведьмах должны говорить, — подумал он о ребятах, — о страшном», — подвинулся ближе к костру.

Ковбыш уже храпел. Он широко разметал руки, а голову закинул назад так, что остро торчал подбородок. Никогда, должно быть, Ковбыш не спал так вкусно в городе. Как плотно припали к земле его руки! Мокрая трава запуталась между пальцев.

Около костра говорили о страшном.

— Он все по лесу шугав, — тихо рассказывал рябой паренек. Папаха часто сползала ему, на нос, и он, не останавливаясь, поправлял ее все одним и тем же движением: всей ладонью проводя по лицу снизу вверх, от носа до рваного малинового верха папахи. — Он все по лесу шугав. Где балка, где яр — там ему хорошо… Скаженный був.

— Брехня, — лениво возразил разметавшийся около самого огня хлопец. Он неподвижно лежал с закрытыми глазами, иногда только медленно поворачивался к огню то одним, то другим боком. — То брехня! То люди брешут.

— А Максым Кулык — це тоже брехня? Га? Га? Митрофан? — набросились на него все разом.

— А що Кулык? — не шевельнувшись, спросил Митрофан.

— Тю! Та ты не знаешь?

— Не знаю.

— Про Кулыка не знаешь?

— Не знаю. А що?