Моё пост-имаго

Радиофор Джонатан больше не включал, газет не читал. Было видно, что вина пожирает его, медленно отгрызает по кусочку. Из-за того, что принес эту проклятую куклу, из-за того, что в тот вечер слушал аудиодраму в то время, как настоящая драма разворачивалась в его собственном доме. Он винил себя за то, что не услышал крики сына из-за дурацкого радиоспектакля.

В один из дней, когда Джонатан был якобы на работе, засвистел датчик пневмопочты. Марго достала из капсулы конверт с печатью конторы «Лейпшиц и Лейпшиц». Внутри обнаружилось уведомление об увольнении за неявку на службу и пропуск подряд пяти дней без сообщения причины. Когда Джонатан вернулся поздно вечером, Марго ткнула рукой в раскрытое письмо, лежащее на столике у патрубка пневмопочты, и спросила:

– Куда ты ходишь, Джонатан?

Тот хмуро отвернулся.

– Куда ты ходишь, Джонатан? – повторила она.

– В переулок Фейр, – с ненавистью выдавил сквозь зубы Джонатан.

– Зачем? – испуганным шепотом произнесла Марго.

– Я хочу узнать…

– Что?

– Хочу узнать зачем. Зачем ему это понадобилось!

– Кому? Кукольнику?

– Да, этому проклятому кукольнику Гудвину. Зачем ему понадобилось уродовать нашего мальчика. Я не понимаю, что происходит. И это сводит меня с ума. Мне никто не верит! Почему никто не верит?!

– Джонатан, – сказала Марго. – Мы должны быть рады, что все закончилось так, как закончилось. Калеб выздоравливает. Мы должны верить, что он вернется, станет прежним. Я просто хочу, чтобы все это забылось как страшный сон.

– Это никакой не сон, – упрямо проговорил Джонатан. – Это никогда не забудется. Все это произошло не просто так. И я хочу знать почему.

– Ты сделаешь только хуже, – сказала Марго.

Он развернулся и, не проронив больше ни слова, отправился в комнату.

Что ж, в итоге Джонатан сделал хуже. Намного хуже.

Ветер носил по тротуару опавшие листья. С ветвей росших вдоль улицы каштанов время от времени срывались и падали новые.

Было довольно прохладно, и прохожие, подняв воротники и кутаясь в пальто, грели руки в карманах. Осень намекала некоторым забывчивым жителям Тремпл-Толл, что оставить дома перчатки было большой ошибкой.

Марго в очередной раз поправила Калебу шапку, чтобы она не сползала на глаза. Обычно он не любил, когда мама так делала, и восклицал: «Ну ма-ам!» – но сейчас вообще никак не отреагировал.

Да, раньше много чего было иначе. К примеру, Калеб вечно норовил высвободить свою руку из ее – он обожал носиться кругом, пиная листья, подбирая каштаны и швыряя их затем в уличных автоматонов, – мальчик полагал, что мама не видит. Автоматоны, по его мнению, невероятно забавно звенели, когда в них ударялся каштан…

Но это все было так давно – неделю назад, а кажется, в прошлой жизни. Сейчас Калеб молча шел рядом, понуро глядя под ноги. Рука сына в ладони Марго была вялой и постоянно выскальзывала, но та крепко держала – боялась отпустить.

Почти всю дорогу с момента, как они вышли из дома, молчали. Марго лишь однажды спросила: «Хочешь, я понесу твой портфель?» Калеб на это покачал головой и отвернулся.

Она знала, о чем он думает. А все потому, что думала о том же: «Что его ждет в школе? Как отреагируют прочие ученики на его шрамы и заикание? Что скажут учителя?..»

Марго не хотела вести туда сына, не хотела оставлять его одного. Еще утром у нее не было и мысли, чтобы отправить Калеба в школу так скоро после всего, что случилось. А потом пришло письмо, в котором помощник господина школьного директора сообщал, что Калеба ждет отчисление за прогулы («Больше трех прогулов – и вы изгоняетесь без права вернуться!»).

Марго написала ответ. Пыталась все объяснить – не вдаваясь в подробности, рассказала, что произошла трагедия, как могла старалась вызвать у школьного клерка сочувствие, обещала, что, как только Калеб окончательно придет в себя, он вернется в школу, и молила дать им время. Но все было тщетно – никакого сочувствия, никакой жалости: «Правила есть правила, и никаких исключений!» До отчисления оставался еще один прогул, но как Калеб мог пойти в школу в таком состоянии?!

Все это было настолько несправедливо, что Марго в стиле Джонатана, утратив самообладание, какое-то время разорялась и проклинала черствых людей, а потом рухнула в кресло без сил и заплакала.

И тогда Калеб подошел к ней, тронул ее за руку и сказал: «Я пойду».

Марго ответила, что никуда он не пойдет, пока не вылечится, но он просто повторил: «Я пойду» – и, заикаясь, добавил, что хочет выйти из дома, где все напоминает ему о случившемся, хотя бы ненадолго…

Калеб пристально на нее глядел, даже не моргал, и она поняла, что не переспорит его.

Тогда Марго написала доктору Доу, спросила, можно ли Калебу идти в школу и не последует ли из-за этого какое-нибудь ухудшение. Она надеялась, что доктор категорически запретит, но на удивление он не был против, лишь добавил, что в принципе считает посещение школы бесполезной тратой времени, поскольку, по его словам, там не учат ничему полезному. Также он весьма критически отозвался о нелепой школьной форме.