Мое самодержавное правление

Он утратил свою славу и из экспедиции, которой следовало быть одним громовым ударом, брошенным рукою могущественного владыки России на слабых мятежников маленького царства Польского, развил продолжительную и кровавую войну.

С этого времени, убедившись сам, но уже поздно, в неизвинительной своей ошибке и тщетно искав ее поправить, Дибич потерял всю энергию и то, может быть преувеличенное, доверие, которое питал к своим дарованиям. В упомянутую выше минуту, когда он вел свои колонны на пражские укрепления, один генерал дал ему совет приостановить нападение, чтобы избежать кровопролития, и он имел слабость его послушаться.

Дибич никогда не хотел назвать этого генерала по имени и тайну свою унес в гроб; но на смертном одре сказал графу Орлову: «Мне дали этот пагубный совет; последовав ему, я провинился перед государем и Россиею. Главнокомандующий один отвечает за все свои действия». Заслуженная Дибичем укоризна глубоко отозвалась в благородном сердце его, преданном государю и России, и погасила его твердость и таланты.

Думают, что совет, остановивший карательный меч, поднятый им над крамольною Варшавою, принадлежал цесаревичу Константину Павловичу. Вид этого города, где цесаревич жил и начальствовал в продолжение пятнадцати лет, где образовались его связи и устроился его брак, где укрепились все его привычки, вид этого города в минуту грозящего ему бедствия мог тронуть сердце цесаревича и внушить ему мысль о спасении Варшавы.

Если точно им дан был этот совет, то он понес жестокое наказание в горестях и уничижении, не перестававших с тех пор его преследовать и низведших его вскоре в гроб вдали от сбереженной им Варшавы.

Холера, свирепствовавшая в войсках, действовавших в царстве Польском, одною из последних почти жертв своих избрала фельдмаршала Дибича, подготовленного, так сказать, к этой болезни терзавшим его раскаянием и неудачами наших военных операций.

Он страдал всего лишь несколько часов и испустил дух в присутствии графа А. Ф. Орлова, только что прибывшего в армию с поручением государя ободрить фельдмаршала и, вместе, указать погрешности, которые были замечены в его действиях и которые сам он слишком хорошо чувствовал.

Он умер в цвете лет, после блестящего поприща, омраченного единственно этой кампанией. Армия и Россия почти обрадовалась его смерти, приписывая ему одному срам столь продолжительной борьбы против Польской революции. Государь и все близко знавшие Дибича оплакали в нем человека прямодушного, ревностного слугу царского и доблестного, преданного гражданина. Он был замещен вызванным с Кавказа фельдмаршалом Паскевичем.

В то время как смерть Дибича остановила наши военные действия, мятеж более и более распространялся в наших западных губерниях и в Литве он был усилен и поддержан вторгшимся туда корпусом Гельгуда, в Петербурге вдруг впервые появилась холера.

Государь из Петергофа, где имела пребывание императорская фамилия, тотчас поспешил в столицу для принятия первых мер против этого грозного бича. Он велел устроить больницы во всех главнейших пунктах города; назначил окружных начальников для надзора за ними и для подаяния пособия неимущим и в особенности осиротелым от болезни; наконец, приказал немедленно вывести кадетские корпуса в Петергоф. После всех этих распоряжений государь сам возвратился в Петергоф и приказал мне явиться к нему на другой день.

Вечером этого дня, на пути уже моем в Петергоф, встретил меня фельдъегерь, который, остановив коляску, подал мне записку от князя Волконского, именем государя требовавшего неотложного моего прибытия. Несколько удивленный сим, так как приезда моего в Петергоф уже и без того ожидали, я, однако же, велел погонять лошадей и вскоре домчался до маленького домика, занимаемого государем.

Первые попавшиеся мне лица были два доктора императрицы. Их озабоченный вид крайне меня испугал. Едва я успел на вопрос мой услышать, что императрице сейчас пускали кровь, как вышел государь весь в слезах и, схватив меня за руку, увлек в свой кабинет. Здесь в таком волнении, как мне никогда не случалось его видеть, он передал мне полученное им известие, что брат его Константин Павлович скончался от холеры.

После упомянутого выше сражения под Прагою Константин Павлович стал дуться на Дибича и в одном из припадков своего неудовольствия оставил армию и уехал в Белосток, который, впрочем, должен был вскоре также оставить по случаю вторжения Хлопицкого.

Тогда он с супругою своей сперва укрылся в Минске, а потом, при дальнейшем распространении мятежа, переехал, в сопровождении каких-нибудь двадцати жандармов и части государева черкесского конвоя, в Витебск. Здесь, в раздумье о том, что ему делать, не решаясь отправиться по зову брата в Петербург, чувствуя всю неловкость своего положения, он чувствовал себя самым несчастным человеком.