Читаем Мое счастливое детство полностью

Мое счастливое детство

Затем, после перерыва, наступала игра легкая. Заводной танк должен преодолеть массу препятствий и войти в тыл врагу.

Я иногда спрашивал, а кто враг-то? Белые опять? Нет, отвечал папа, уже не белые. А похуже. Скажу, но это военная тайна. Ни-ко-му.

Я клялся серьезно. И знал, что не скажу. И так уже слишком много тайн знал. И чувствовал, хоть и годов-то шесть – седьмой, что никому ничего рассказывать про папу, маму, Полю и бабушку – нельзя. Особенно когда на улице соседи или знакомые паточными (в смысле сладкими) голосами интересовались. На машине ли папа приехал. И много ли продуктов привез. И так далее.

Иногда любопытные тети сердились на меня и ворчали: «Ишь, молчит, ну чистый энкавэдэ, да и только».

На самом деле я носил в себе много секретов. Это называлось – «нельзя».

Например, нельзя говорить, что папа привез «кремлевский паек». И что именно. Нельзя говорить, как няня Поля ругает колхозы и что очень голодно. Нельзя говорить, что друзья папы вдруг оказались врагами, а папа (это я подслушал) маме сказал: «Чудом пока не взяли, сам не пойму. Я ведь с Михаилом всю Гражданскую, от и до».

Нельзя говорить, что у бабушки до революции была «мануфактура». Что это такое, я не понимал, но знал – раз говорят: молчи, значит, нужно молчать.

Вот такая школа у меня началась.

Однажды день воскресный, зимний прошел особенно хорошо. Я и карту прочел без ошибок. И полк вывел так, что побеждай – не хочу. И стихи прочел про Ворошилова, что наш красный маршал.

Тут папа вздохнул, посидел, покачался и неожиданно сказал:

– Ладно, сын, доставай.

Вот это и было высшее наслаждение. Даже лучше, чем Герой Советского Союза. Мне позволили взять тяжеленную кобуру, отстегнуть и вытащить черный наган. С серебряной табличкой на рукоятке: «За разгром врага…»

Мы садились за стол, и папа начинал наган разбирать, а я готовил масленку, отверточки, щеточки для чистки оружия.

Ах, ребята, вот оно – счастье. А не мандарины или шоколадка. Да ну их, у нас дела мужские, военные.

* * *

Вот так прошел воскресный день. А ведь еще и вечер. Значит – ужин. С папой. Проводить – папу. И потом ждать – папу. Иногда выполняя домашние задания. Например, за дачей сделать из снега штабную землянку. Ох, как это непросто. А надо – вот всю неделю и строишь.

Вот сидят за столом. Как хорошо. Потрескивает «голландка».

Но няня Поля выходит из кухни. Быстро подходит к папе и шепотом ему что-то говорит.

Папа бледнеет и быстро идет на кухню. Я было устремился за ним. Но мама и бабушка в один голос крикнули – сиди. Ослушаться, я это понял, нельзя.

А через некоторое время няня Поля меня позвала.

На кухне я ничего особенного и не увидел. Просто сидел какой-то дед, пил чай. Папа сидел рядом, курил и все старался подложить этому деду то колбасу, то сыр. Колбасу дед не брал. Улыбался, поглядывая на папу. А сыр ел. И еще очень натекло на пол от валенок деда. За такие нарушения меня няня Поля пилила беспощадно. А тут даже бровью не повела. Обидно.

– Ну, малыш, – неожиданно дед обратился ко мне, – кем ты думаешь быть?

– Да тут и думать нечего, военным, конечно, как папа.

– Да, – протянул дед, – а вот доктором не хочешь ли, а?

– Нет, нет, я уколы не умею делать.

Дед допил чай и сказал папе – позови жену, попрощаюсь.

Мама пришла тут же, поцеловала деда в плечо и руку, удивив меня. Потом заплакала. Они говорили на совершенно незнакомом языке. Иногда какие-то слова вставлял и папа.

Неожиданно дед встал. Он оказался большого роста.

– Поеду, уже стемнело. А на станции не узнают, кто и к кому приходит. Ну, прощайте.

И ушел.

Папа пошел его проводить до калитки. И долго стоял один. Мне даже казалось, что папа плачет, чего быть не могло. Но было уже темно, можно и ошибиться. Легко.

Ужин уже не продолжался. Почему-то плакали и Полина, и мама, и бабушка. Папа позвал меня в кабинет.

– Ты уже большой мальчик, все поймешь. И ты знаешь, как нужно хранить тайну. Поэтому слушай: дедушка, что приходил, – это мой папа, а твой дед. И он сказал, что ты на него похож. Такое же ухо большое, как у него, у меня и у тебя.

А дедушка с нами жить не может. Он – священник. Но это я тебе объясню позже, когда подрастешь. Все ясно?

– Да, все я понял, никому про дедушку не расскажу. А мы его еще увидим?

– Как Бог даст, – задумчиво ответил папа и начал складывать бумаги. Через штакетник виднелся силуэт «эмки».