Мое сердце

Встала луна и посеребрила кварталы Фатхнур-Сикри, отражаясь в его озерах и фонтанах. Красновато-белый песчаник заблестел под луной, когда ее холодные лучи коснулись причудливых куполов, витых колонн и резных стен дворцов. Вокруг — тишина и спокойствие, изредка нарушаемые воем гиены, выискивающей падаль род стенами города.

В гареме Властителя женская охрана сонно клевала носами на своих постах, моментально вытягиваясь по стойке смирно при виде Акбара, проходившего мимо. Он на секунду задержался у входа в комнату Велвет, и тут же Адали вскочил на ноги, открывая для него двери. Акбар молча вошел и, остановившись рядом с постелью, посмотрел на спящую девушку. Его глаза медленно отметили изящество ее девичьего тела: чудесные, гладкие, округлые груди, тонкую талию, длинные стройные ноги, маленькие аккуратные ступни. В лунном свете ее кремовая кожа казалась еще более безупречной. Волосы рассыпались по подушке, и он, протянув руку, пощупал их шелковистые локоны. И вздохнул. Она безупречна, безукоризненно красива, и он жаждал обладать ее телом. Но не только им.

Женщин его страны с колыбели учили кротости, и, хотя некоторые из них обладали сильным характером, мало кто отваживался на протест, на собственное мнение. Те же, кто на это решался, делали это или ради своих сыновей, или ради мужей, которые были либо слишком молоды, либо слабы, либо и то и другое. Индийские женщины не вели с мужчинами умных разговоров, считая такое поведение нахальным и грубым. В уединении спальни женщина говорила о любви, или о своих детях, или беспокоилась о здоровье своего повелителя.

Эта молодая женщина, однако, совсем другая. Он понял это с первого момента, когда ее, визжащую, втащили в его покои. Индийская женщина безропотно подчинилась бы насилию, но не эта английская роза. Она достаточно хорошо образованна, как он успел заметить, ее французский даже лучше, чем у того иезуита, который учил его.

Акбар, хотя и не умевший ни читать, ни писать, был весьма образованным человеком. В молодости он сбегал от своих наставников, предпочитая учебе охоту и лошадей, но, по природе любознательный, он, повзрослев, окружил себя учеными, которые ему читали, спорили с ним, рассказывали много интересного. Он многому научился, но все равно стремился узнать еще больше.

Эта девушка, разметавшаяся в своем невинном тревожном сне, могла бы стать для него чем-то большим, чем просто красивым телом для наслаждения, для удовлетворения страсти. Она могла стать его товарищем и другом. Эта мысль была ему внове, и он так и сяк обдумывал новую идею, выходя из ее покоев, чтобы вернуться в свои. Этой мыслью он никогда не поделится ни с кем, так как его друзья будут поражены и удивлены, а его женщины повержены в ужас.

Англичанка собиралась попросить его, это было очевидно, отправить ее назад, на родину. Этого он не мог сделать по многим причинам, но прежде всего потому, что не хотел раздражать португальцев. Он собирался приложить все усилия к тому, чтобы сделать Велвет счастливой, она должна сама захотеть остаться с ним. Забыть родину. Он находил эту задачу весьма увлекательной.

Утром, когда Велвет сидела на своей постели, завернувшись в шелковое покрывало, и ела что-то холодное, терпкое и приятное, что Адали называл йогуртом, и потягивала острый горячий напиток, про который он сказал, что это чай, в дверь раздался стук. Открыв ее, Адали легонько вскрикнул от восторга и сделал шаг назад, позволив войти в комнату веренице рабов, несших самые разнообразные предметы.

— Что это? — Глаза у Велвет широко распахнулись.

— Только начало, моя принцесса, — сказал евнух. — Властитель Акбар делает вам честь своими подарками. Не говорил ли я, что вы ему понравились?

Она смотрела, как двое мужчин внесли на веранду, а потом затащили на ее крышу какой-то огромный, мягкий, обитый шелком предмет. Он имел полукруглую форму, невысокую спинку и витые ручки. На сиденья накидали множество подушек. Следом за ним туда же отправился маленький столик, инкрустированный перламутром.

— Господи, для чего это? — спросила она у Адали.

— Для отдохновения, — ответил он.

— Но это нечто, напоминающее диван, однако слишком большое, — не поняла она.

— Потому что предназначено для двоих, — широко улыбнулся он.

— О!