Мое темное желание

Непростой характер.

Олли:

Может, пора переспать?

Ромео Коста:

С кем-то, кроме руки.

Олли:

Его бедный член. Наверное, ложится спать с криком: "Помогите! Мой хозяин бьет меня каждую ночь".

Ромео Коста:

Безупречная грамматика. A+.

Мои уведомления прекратились.

Тем временем мама не прекращала болтать.

Она приложила фотографию к стеклянному краю сделанной на заказ рамки, в которой хранился оригинальный набросок Твомбли.

— Благородность — это плохо?

— Для человека с IQ около двухсот, полезное может быть скучным.

— Вообще-то она увлекается стрельбой из лука. — Мама прочистила горло. — И умеет готовить.

— Хирурги работают непостижимые часы. Она бы не подошла на роль матери.

— Я сказала невролог, а не нейрохирург. Если бы она была последней, я бы даже не спрашивала, прежде чем бронировать для тебя место для свадьбы. — Не получив улыбки, на которую рассчитывала, она вздохнула. — Кроме того, она планирует взять академический отпуск, прежде чем перейти на неполный рабочий день.

Я встал и зашагал по своему кабинету. Офис все меньше и меньше напоминал мое королевство с тех пор, как его посетила Осьминожка.

Ее запах витал в воздухе — апельсины, искусственные фрукты, дешевое мыло и намек на какое-то чистящее средство.

— Она никуда не годится, — прорычал я, устремив взгляд на незаконченную игру Го, которая насмешила меня больше, чем улыбка этой безымянной женщины.

— Она великолепна. — Мама тенью следовала за мной, пока Айи складывала оставшиеся фотографии и использовала их в качестве подставки. — Твой отец и ее отец были хорошими друзьями в колледже. Они познакомились в Цинхуа перед тем, как отец уехал в Оксфорд, чтобы получить степень магистра. Они были xué zhǎng и xué di". (пер. Сюэ Чжун Сюэ Ди)

Старший и младший.

Должно быть, они были близки.

Это остановило меня.

Я повернулся лицом к маме, заставив ее резко остановиться.

— Папа знал ее?

Поджатые губы мамы изогнулись в невинной улыбке, которая ничуть не скрывала ее истинных мотивов.

— Он встречался с ней много раз до того, как ее семья переехала в Берлин по делам. Вообще-то, он был ее крестным отцом. Уверена, у нее есть несколько историй о нем.

Я снова взял в руки фотографию Эйлин.

На мгновение мысль о встрече с ней привела меня в полушоковое состояние. Врачи были аналитическими людьми, не так ли?

Возможно, я мог бы объяснить ей свою ситуацию. Мои условия и положения. Все мелким шрифтом.

Мы бы подошли к этому прагматично, с широко открытыми глазами, каждый из которых мог бы что-то выиграть.

Я мог бы дать ей богатство, статус, привилегии. Но не любовь, преданность и все остальное, что сопутствует настоящему партнерству.

Она получила бы и детей, и ей даже не пришлось бы притворяться, что ей нравится, когда в нее вонзается мой огромный член.

Мы могли бы заключить удобное соглашение.

Что-то вроде деловой сделки.

Но другая часть меня, большая часть меня, понимала, что ни одна здравомыслящая женщина никогда не подвергнет себя такому существованию. Во всяком случае, не в свободном мире.

Они все хотели романтических ужинов, отпусков, достойных Instagram, разговоров по ночам, секса при свечах.

Прикосновений.

Прикосновений.

Прикосновений.

Я не мог прикасаться к людям.

Это был мой самый страшный секрет.

Я ненавидел ощущение чужой, липкой горячей кожи на своей собственной. Я не пожимал людям руки. Не хлопал людей по спине, не целовал их в щеки.

Я не обнимался, не прижимался и не целовался.

А секс?

Об этом не могло быть и речи.

От одной мысли о том, что кто-то ляжет на меня сверху, мне становилось не по себе.

Воспоминания о времени, проведенном в ловушке под безжизненной фигурой отца, бились о мою кожу, как кожаный ремень с шипами, каждый раз, когда я задумывался о том, чтобы поцеловать кого-нибудь.

Я решил пощадить крестницу своего отца.

— Нет. — Я разорвал полароид женщины между пальцами, чтобы его кусочки посыпались на пол, как конфетти. — Не интересно.

— Я никогда не надену платье, которое купила для его свадьбы. — Селеста Айи покачала головой и одним глотком опрокинула в себя виски, шлепнув стаканчик о тележку с напитками. — Я должна надеть его только на свидание.

Мама поправила пиджак, просчитывая свой следующий шаг.

Я обнажил зубы.

— Что?

Она стояла, задрав подбородок, костюм был безупречен, ни один волос не выбивался из прически. Но внутри я знал, что она разваливается на части. Каждый день я разбивал ее сердце, просыпался и делал это снова.

— Ты гей? — Это прозвучало на одном дыхании. В нем не было осуждения, скорее отчаяние.

Мольба объяснить прошедшее десятилетие.

Все, что имело хоть какой-то смысл, чтобы она могла понять, почему я не могу найти себе жену.

Должно быть, она годами держала этот вопрос в себе.

— Нет.

Если бы это было так, я бы не был одинок.

— Ты знаешь, что можешь сказать мне…

— Я не гей. Дело не в этом.

— Тогда в чем же дело?

В моей неспособности терпеть тех, кого я не могу использовать или эксплуатировать, не говоря уже о том, чтобы быть с ними ласковым.

— У меня есть стандарты.

— Никто им не соответствует.

— Ну, они не очень общительны. Как и их хозяин.