«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Со спутниками я встретился в поезде, в отведенном нам специальном купе, и сразу нацелился выпустить когти, но этого не понадобилось: они ехали в Петроград с той же твердой решимостью, как и я, сделать все возможное и невозможное, чтобы дать петроградским ученым достойные условия существования. Было совершенно недопустимо, например, что в Петроградском порту существовала артель грузчиков, в которую входили профессора Безикович, Тамаркин и другие, что гордость нашей науки астроном Белопольский ходил пешком из Пулково в Петроград за академическим пайком, таща его обратно на своих плечах.

Про Дом ученых говорили, что это — «родэвспомогательное учреждение»: по имени знаменитого Родэ, в прошлом — владельца широко известной «Виллы Родэ», а ныне — заведующего Домом ученых под наблюдением Максима Горького. С другой стороны, Петросовет жаловался, что на академический паек попали лица, не имеющие никакого отношения к науке. Наконец, очень обширная группа интеллигенции (писатели, артисты и т. д.) совершенно ничего не получала и находилась в бедственном положении. Обо всем этом мы поговорили еще в поезде, пришли к полному соглашению и наметили программу действий.

После неизбежной остановки в Доме ученых мы должны были повидать Горького и Ферсмана, затребовать представителя Петросовета и заняться с ним просмотром списков пайков, чтобы снять обвинения в легкомыслии и фаворитизме с петроградской Комиссии улучшения быта ученых,[405] и chemin faisant[406] обработать этого представителя, дабы иметь его поддержку на заседании Петросовета, где нам предстояло выступить с докладом. Спутники мои были настроены к ученым гораздо благоприятнее, чем вся головка Наркомпроса, вместе взятая.

В Доме ученых нас встретил, конечно, Родэ — приблизительно так, как он встречал петроградского градоначальника на «Вилле Родэ». Все было на месте — и простыни, и одеяла, и подушки; нас ждал прекрасный утренний завтрак. Во время завтрака Алексей Максимович пришел познакомиться и быстро понял, что пропагандировать нас не нужно. Обедать мы должны были у него, но до обеда предстояло много работы. Я собирался повидать петроградского уполномоченного Наркомпроса Кристи, а главное, вместе с Ферсманом и представителем Петросовета просмотреть списки. Мои спутники должны были, пока в частном порядке, заняться разговорами с петроградскими продовольственниками и профсоюзными деятелями, чтобы выяснить обстановку, ознакомиться с возможными возражениями и успеть найти противоядия. Заседание Петросовета должно было иметь место на следующий день, а после обеда нам предстояло, под руководством Горького, осмотреть редчайший музей: склад предметов искусства, конфискованных у знати и буржуазии.

Представитель Петросовета (не помню, кто это был: кто-то из видных петроградских коммунистов) настроен был чрезвычайно недоверчиво, но явно слабо подкован для того, чтобы противостоять Ферсману и мне. С Ферсманом, как местным и хорошо ему знакомым, представитель мало считался, но я имел авторитет человека из центра; притом у меня была огромная практика, приобретенная при бесконечных переговорах в разных московских учреждениях. Я мог легко указать, какую пользу может извлечь советское хозяйство из математика и даже из археолога; к тому же и Маркс, и Энгельс, и Ленин пользовались всевозможными научными данными. Просмотреть весь материал — несколько тысяч анкет — не было никакой возможности. Но мы просмотрели все спорные, признали всё правильным, составили протокол, и все трое подписали его, что было особенно важно для следующего дня. Так прошло мое время до обеда.

Около двух [часов] дня я встретился с моими сотрудниками, которые также не потеряли зря время: они выяснили наличность огромных и разнообразных запасов продовольствия на складах Петросовета и полную возможность восстановить академический паек в надлежащем виде. У Горького мы нашли Ферсмана, Родэ и кого-то из сановников. Когда мы взглянули на стол, у нас разбежались глаза: закуски всех сортов, бутылки и флаконы всех цветов. Можно было спросить, где мы — на «Вилле Родэ» до войны и революции или в голодном Петрограде 1921 года? В ответ на наши комплименты Горький указал на Родэ и сказал: «Все он, все он. Он достанет, что угодно». Компания была явно пьющая, и я сразу взял себя под наблюдение, чтобы не перейти нормы и пить разумным образом. Давно уже я не видел такой свежей зернистой икры, такой семги, таких грибков и такого качества водки. После закуски последовал чрезвычайно обильный обед: прекрасная рыба, дичь, рокфор (настоящий рокфор), десерт, кофе; вина были безукоризненные, в каждый момент обеда — в точном соответствии с блюдами.