«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Мне открывает женщина, профессия которой написана и на лице, и на всей обстановке. Она любезно приглашает меня садиться, и любезность ее — не «профессиональная». После двух-трех фраз «светского» разговора подает мне мой бумажник и просит проверить, все ли документы налицо. Проверяю: все в порядке. Я благодарю и предлагаю ей деньги, но она весьма искренне обижается и отказывается наотрез: «Не настаивайте, профессор. Не теряйте времени и не спорьте зря: не возьму ничего. Я же написала вам, что мой собственный опыт заставляет меня входить в чужое положение, и притом, — тут она дружески улыбнулась, — я не так часто вижу профессоров. Это — единственные люди, которых еще можно уважать». Мы поговорили еще несколько минут: я просил ее обратиться ко мне, если будет у нее какое-нибудь затруднение. Она засмеялась и ответила: «Мои затруднения — не такого рода, чтобы вы могли быть полезным, и в наши дела вам незачем мешаться». Затем мы с ней очень мило простились, и я ушел, уже не опасаясь тех сомнительных лиц, которые выглядывали из дверей.

В это лето мне пришлось много заниматься делами Курской магнитной аномалии. Комиссия подготавливала гравитационную съемку, которую разными методами должны были выполнять московский астроном А. А. Михайлов и петроградский сейсмолог П. М. Никифоров. Первый был добросовестным наблюдателем, не имевшим никаких предвзятых мнений; за вторым стоял Петроград, то есть геологи школы Карпинского, отрицавшие существование магнитных масс вблизи от поверхности. Чтобы поддержать Никифорова, на заседание приехал Владимир Андреевич Стеклов. Как раз в этот день я должен был докладывать свои вычисления. Я начертил на доске предполагаемый профиль магнитных масс, написал формулы, начертил горизонтальную и вертикальную составляющие, вычисленные и наблюденные.

Стеклов сидел, смотрел и хмурился. Когда я окончил, он подошел к доске и со словами: «Все это — вздор!», перечеркнул мою схему; нарисовал другую (в согласии со взглядами Карпинского), сказал: «Вот как надо» — и сел. Нисколько не выходя из себя, я быстро понял, к каким ошибочным результатам приводит его схема и, не говоря еще, в чем дело, поставил ему ряд вопросов: «Если я правильно вас понял, вы утверждаете, что горизонтальная слагающая будет несколько раз менять знак?» — «Да». — «И что вертикальная слагающая будет по мере удаления от максимума убывать и станет отрицательной?» — «Да». Задав ему еще вопросы этого рода и получив ответы, я развернул наблюденные кривые и показал, что схема Стеклова совершенно не соответствует наблюдениям. Он замолк, а после заседания подошел ко мне и с улыбкой сказал: «А здорово вы мне закатили по морде» — и засмеялся. Я тоже засмеялся и понял его характер, и с этого момента у нас сразу установились дружеские отношения, длившиеся до его смерти. Это был человек прямой и честный, с большим темпераментом и размахом.[422]

По Курской магнитной аномалии, несмотря на возражения школы Карпинского и концессионную кампанию в газетах и правительственных кругах, были сделаны дальнейшие конкретные шаги: посланы экспедиции по гравиметрии и начато бурение в избранной нами точке. Рассматривая материалы Лейста, мы поняли, почему бурение не дало результатов в его руки. Будучи хорошим инструменталистом, он совершенно не понимал, где для магнитных масс нужно искать точку, наиболее близкую к поверхности, как не понимал и очень многого другого.

Во главе бурения был поставлен очень опытный и энергичный горный инженер Бубнов, но подвигалось оно слабо: происходили частые поломки, остановки. Нужно ли было видеть в этом результат разрухи или саботаж? По моим впечатлениям, разрухи было с избытком достаточно, но это никого не утешало, и особенно расстраивался Иван Михайлович Губкин, председатель Комиссии. Человек исключительной честности, он, как коммунист, считал себя обязанным сделать все, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, но это не удавалось и иногда буровые работы висели на волоске. Большим ударом была преждевременная смерть Бубнова, заболевшего тифом во время частых поездок из Москвы в Курск и обратно. Его заменил инженер Гиммельфарб, возглавлявший буровой отдел Комиссии и после смерти Бубнова взявший на себя наблюдение за работами на месте.

Поселившись на лето в Кучине, я должен был ближе войти в жизнь института и вместе с тем дать себе отдых от факультетских дел. Стратонов уехал на юг, и факультет выбрал нам временного заместителя — профессора технической химии Настюкова. Мне все-таки приходилось очень часто ездить из Кучина в Москву и заниматься всевозможными, в том числе и факультетскими, делами. Это не всегда бывало легко.