«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Всех интересовал один и тот же вопрос: куда нас повезут и что нам предстоит. Между четырьмя и пятью нас вывели наружу и стали усаживать в открытые автокары, предварительно предупредив, что всякая попытка бегства будет наказана смертью. На тротуаре оказалась уже одна из жен, ухитрившаяся быстро узнать, где наш сборный пункт. Это была жена Николая Александровича Канцеля, и офицер разрешил ей передать мужу чемоданчик с вещами. Это, конечно, придало всем надежды.

Моим соседом на автокаре оказался В. Ф. Зеелер. Автокары маленькими уличками проехали через Place de République и через Belleville к Porte des Lilas. Когда это стало ясно, мой сосед произнес: «Уж не к Самуилу ли Ильичу в гости нас везут?» — «А вы знаете Левина?» — спросил я его. «Кто же не знает Левина». Но нет, нас не везли в Tourelles.[802]

Мы проехали значительное расстояние, поднимаясь и поднимаясь, и оказались около старого форта, которого раньше я никогда не видал: Romainville.[803] Там нас встретила рота немецкой пехоты, окружившая автокары, как только они остановились. Нас выгрузили и сейчас же занялись регистрацией. Это меня удивило: очевидно, из Hôtel Matignon нас переслали без всяких сопроводительных документов, даже без списка. Я снова мог убедиться, что немецкая организация небезупречна.

После этого стали распределять по помещениям. Нашу группу повели в казарму в верхний этаж. Ничто не было подготовлено. Грязные нары в несколько этажей. С большой брезгливостью мы выбрали себе места и положили на них наши чемоданчики. Только позже мы узнали, что нам необычайно повезло: следующие группы помещались в подвальных помещениях форта, сырых, холодных и не снабженных нарами. Люди, которые провели там эту теплую июньскую ночь, простудились.

Прошел цаплеобразный молодой немецкий офицер, увидел, с какой брезгливостью я смотрю на нары, остановился, хотел что-то сказать, но ничего не сказал и проследовал дальше. Нас сейчас же позвали вниз, в столовую, питаться: был распределен хлеб и кофейная жижица с медом, причем немецкий унтер разъяснил, что начальство форта было очень поздно предупреждено о нашем приезде и немецкие солдаты выделили эту кормежку из своих порций. Нам позволили немного погулять по дворам, и восхитил вид, открывавшийся с этой высоты. Многие не понимали тогда, что они созерцали преддверие своей смерти: на первом плане находилось Drancy[804] с «небоскребами»[805] — теми «небоскребами», около которых был расположен еврейский пересыльный лагерь.[806]

В Romainville мы были не единственными заключенными: в нескольких залах того же этажа, но взаперти, находились французские коммунисты и коммунистки. С ними оказалось возможным разговаривать через окна, и от нас они узнали о германо-советской войне. Когда начало темнеть, нас загнали в помещения.[807]

Как только нас водворили в камеры, мы стали размещаться по постелям. Я залез на свой первый этаж, передвинул чемоданчик, сел, свесив ноги, и осмотрелся. Моими визави оказались бородатый и волосатый священник (отец Константин), уже упомянутый граф Игнатьев, пожилой бритый человек (шофер Емельянов, бывший врангелевский офицер), худой, с горбатым носом, кадыком, бритый и уже весьма подержанный господин (барон Рауш фон Траубенберг). Кто был сзади меня, в тот момент я не видел.

Произошел следующий разговор:

Емельянов: Не понимаю я немцев. Ну, арестовали бы советских граждан, а они берут и нас; вон, смотрите, кого тут только нет: и великие князья, и графы, и адвокаты, и врачи, — и все это эмигранты. А где же советские граждане, спрашиваю я вас? И при чем тут мы?

Я: Немцы делают вам честь, предполагая в вас элементарный патриотизм.

Игнатьев: Ну, этого-то тут не найти. И я, и все мы — германофилы.

О[тец] Константин: Говори, голубчик, за себя.

Игнатьев: Чего же за себя? Посмотри кругом. Да и откуда может явиться патриотизм, когда через две недели война будет кончена, Советы будут биты?

Я: Вы так в этом уверены?

Игнатьев: Еще бы! Я, как старый офицер, говорю вам, что Красная армия не имеет командного состава, не имеет штаба, не имеет техники.

Я: А я, как старый офицер, говорю вам, что Красная армия имеет штаб, имеет технику, имеет командный состав, и немцы будут биты.

Тихий голос сзади (принадлежавший, как оказалось потом, Левушке Калужнину) шепчет мне: «Что вы делаете? Здесь полно шпиков; они вас провоцируют».

Я замолкаю, а разговор продолжается.

Игнатьев: Да и мелкие народности, угнетенные большевиками, сейчас же поднимутся, например — Кавказ.

Некто снизу (оказавшийся немецким шпионом грузин Боридзе, освобожденный на следующий день): Все кавказцы сдадутся.

Игнатьев: А Прибалтийский край? Все пойдут за немцами. Не правда ли, барон?

Рауш: Совершенно в этом уверен.