«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Мы вступаем в 1922 год, тоже очень богатый событиями: созыв совещания при Наркомпросе по делам высшей школы; конфликт с Наркомпросом[475]; подача докладной записки Рыкову; беседы с Кржижановским, Рыковым; совещание с петроградцами, подача совместной с ними записки; нас вызывают на заседание Совнаркома, и там «беседа» в некоторые моменты принимает драматический оборот[476]. Начинается распад и упадок настроения. А. И. Некрасов назначается в Главпрофобр. Однако можно констатировать и значительное (хотя и недостаточное) улучшение.

Научно-исследовательские институты крепнут. Комитет по организации астрофизической обсерватории превращается в Астрофизический институт. Геофизический институт расширяет работу, но начинается склока внутри и с Петроградом. Появляются научные журналы и книги. Институт научной методологии влачит существование. Курская магнитная аномалия: внутренние конфликты; работа идет успешно; поднимается и погашается история с рукописью Лейста. Госиздат: приезд Вениамина Федоровича Кагана и конфликт с ним, скоро улаженный[477]. Неожиданные аресты и высылки за границу. Летние каникулы в Бабурино. Поездка в Петроград на Метеорологическое совещание в качестве представителя Наркомпроса[478]. Свидание со Стратоновым[479]. Появление Коли Юденича и дальнейшее. Выборы декана: факультет и большинство предметных комиссий избирают меня…[480]

Во Франции (1940–1948)

1940 год

Итак, я начинаю с апреля — мая 1940 года, то есть с конца drôle de guerre[481]. Нужно ли припоминать все те глупости и измышления, которыми были полны газеты. Начну с немецкого пророчества, перепечатанного в начале апреля и встреченного общими насмешками: «В середине июня немецкие войска будут в Париже».

Пасха в 1940 году была ранняя, 24 марта, и около Пасхи дочь Тони[482] — Таня — появилась на свет. Нечего удивляться, что они в твоем Agenda[483] фигурируют на каждой странице. Ты не была бы самой собой, если бы в эти дни не позаботилась о нашем лучшем друге.

Так закончились каникулы, и ты опять была поглощена практическими занятиями в Сорбонне, а я выполнял работу по заданиям Fréchet для национальной обороны. В газетах печатались сравнения: шел восьмой месяц войны, и сравнивалось положение на восьмой месяц той войны с этим апрелем. Оптимизм, оптимизм и оптимизм!!!

9 апреля приехал с фронта Игорь Марш-Маршад со свежим Croix de guerre[484], но с пессимистическими речами; из своей практики в передовых отрядах особого назначения он вынес впечатление, что немцы гораздо сильнее, чем думает публика, и еще не проявили своих возможностей.

Между тем разразилась норвежская «бомба»[485], которая показала полную непригодность и военную неподготовленность союзников. Сейчас смешно вспоминать все те объяснения и оправдания, которые давались ответственными лицами и прессой. Именно в эти недели мы виделись со многими белоэмигрантами (дядя и тетушка Игоря Марш-Маршада, Потемкин, Катков и т. д.) и были поражены их германофильскими настроениями.

В конце апреля приехал в кратковременный отпуск Пренан. Он работал в большом штабе (армии), был настроен критически, но положения не понимал так же, как и простые смертные. Перспективы ему представлялись в виде затяжной войны того же типа, как и в предыдущие месяцы, и для него персонально предвиделась серия кратковременных отпусков.

О возможности немецкого наступления через Голландию и Бельгию явно никто не знал и не думал — ни справа, ни слева. Происшествие в Норвегии рассматривалось просто как разбойничий набег без больших последствий.

Наступил май, и положение стало резко меняться еще до вторжения немцев в Голландию и Бельгию. Почувствовалась в воздухе какая-то неуверенность, какое-то ожидание чего-то. Когда выяснилось, что это — нападение на Бельгию и Голландию, все даже обрадовались, и приказ генерала Гамелена[486] нашел полное одобрение публики.

Еще бы! Со времени той войны уж эта-то возможность должна быть разработана и предусмотрена в Генеральном штабе во всех деталях, а всем известно, что École Militaire[487] — первая генштабистская школа в мире. Правда, «линия Мажино»[488] не доведена до моря. Но существует бельгийская оборонительная линия, и притом на укрепление границы за восемь месяцев было затрачено вдвое больше бетона и других материалов, чем на «линию Мажино». И цифры были опубликованы! Все ждали сообщений о большой победе в Бельгии, но сообщения не приходили.